Космология Эроса - [28]

Чтобы постичь убеждения, надо знать миф, из которого они выросли, чтобы понять миф, надо толковать символы, которые его породили, чтобы постигнуть символы, надо знать о том, как переживать то, что не может быть нам передано в банальных суждениях. Таким образом, мы, кажется, должны отказаться от этой затеи, что не мешает нам вновь задаться вопросом: есть ли (невзирая на множество разнообразных видений и откровений) что-то общее в нелогично приобретенных знаниях, которые отличаются потрясающей убедительностью? Есть ли что-то общее в их причинах? И тут мы сталкиваемся с разнообразно повторяющейся в союзах посвященных ситуацией — мистическая уверенность опирается на опыт эпоптии, то есть созерцание божественного явления (Богоявление, Эпифания, Парусил).

Повторение же случается в связи с символьными представлениями о его божественном умирании с последующим перерождением через «священную свадьбу». Мы уже можем предвидеть конечный результат: мир существует в священном исполнении, когда он заключает брак с богом (причастие, Unio mystica, иерогамия). И мир сливается с ним через его созерцание. Есть несколько свидетельств, относящихся к древним временам.

«Счастлив тот, кто созерцает это», — говорится в окончании гимна в честь Деметры. «О трижды счастливы те из смертных, которые направляются в Аид после того, как узрят это (δερχθέντες)»,

— можем мы прочесть у Софокла. «Счастлив тот, кто узрел (ϊδων), спускаясь под землю, он знает жизни завершение и жизни богоданное начало», — обнаруживаем у Пиндара. «Участие в вакхических обрядах и в актах корибантов усиливается, принимая форму экстаза, пока они не зрят ожидаемое»,

— сообщает Филон в своей книге «О созерцательной жизни». Одна из золотых орфических скрижалей говорит о том, что мистическое божество, которое, согласно ожиданиям на постмортиальное спасение, переносит посвященных в новую жизнь за пределами телесной смерти: «О счастливейший и блаженнейший, ты будешь божеством, а не страдающим человеком!» В другом месте душа посвященного восторженна перед божеством: «Я хвалюсь вашим блаженным родом!»

Священные обычаи и посвящение — это нечто упорядоченное, узаконенное создателем людей, чтобы связать два пола и разные роды в одно сообщество и тем самым сохранить силу ритмов Вселенной, а вместе с тем ослабить силу принуждения, через которую Дух хочет отторгнуть людей от жизни. Но только созданным переживанием и обновлением, призванными для облегчения первоначального экстаза, когда-то в пеласгическую эпоху человечества были проникнуты все творения. Осколки и обломки этого мы сейчас можем обнаружить у «природных народов». Они по-прежнему (или делали это до недавнего времени) хранят подлинную поэзию и подлинное искусство. Об этом пишется, что их вклад и вовсе не подлежит оценке. Общее для целой группы культурных явлений обозначение «изобразительное искусство» напоминает нам о том, что каждое созданное творение имеет в своей цели памятный образ. Это подсказывает нам, что есть события, вынуждающие дух к художественным усилиям, что в свою очередь каким-то способом связано с «просветлением образа». Поэтому для того, чтобы постигнуть суть экстаза, мы делаем не решительные, но предопределяющие шаги. По мере их совершения мы исследуем, благодаря чему произвольный акт восприятия, дающий нам вещи, отличается от страдательного созерцания, проистекающего от «образа».

Я не могу взять с собой красивый ландшафт, видом которого я наслаждаюсь: но я могу сделать из него «пейзаж», основанный на живущем во мне образе этого ландшафта. В то время как реальный ландшафт остается тем же самым и на том же самом месте, где и находился, его образ расходится среди тысяч существ, которые, так или иначе, увидели его. Причем, есть зависимость и от каждого из этих существ, и от времени года, суток или освещения, что в основе имеет первообраз. Если мы отвлечем воображение представляющего от его духовной деятельности, то мы придадим образу черты идеального облика, который соответствует фантазии как реальности. Мы полагаем, что это предопределено не столько душой воспринимающего, сколько самой моделью. То есть у нас есть форма представления о том, что преобладало в экстатическом сознании и сознании изначального человека, которое господствовало над миром факта.

Как уже говорилось, мы получаем следующие формулы противопоставлений. Образ имеет настоящее только в момент своего переживания — вещь же «установлена» раз и навсегда; образ плывет по волнам вездесущего переживания — вещь всегда находится в чуждой жизни несущественности; образ проявляется в связи с пережитым опытом — вещь есть в акте восприятия у любого; я помню образ, но затрудняюсь изложить его в четком описании — я без проблем могу описать вещь, так как она в любое время одна и та же, в том же положении. В разное время воспринимающая душа рождает разные образы — вещь находится вне времени, а потому оно разрушительно в отношении ее. Образ происходит от души — вещь воспринимается рассудком через Дух. Образ пребывает в не зависимой от сознания реальности (она сохраняется неприкосновенной вне зависимости от того, помню я ее или нет) — вещь мыслится только через сознание и существует только для личностного существа. А потому можно заявить: тот, кто разрушает свою личностность в приступе экстаза, тот в этот же момент погибает для мира, где господствуют факты. И он воскресает в вытесненной реальности, в мире образов. Созерцающая душа является внутренним, а созерцаемая действительность — внешним полюсом. Они теперь связаны между собой (непрекращающаяся Гамия), но никогда не будут идентичны друг другу (непрекращающееся Созерцание). Из соприкосновения внутреннего и внешнего полюсов непрерывно рождается одушевленный образ (непрекращающееся Рождение). Внешнее дополняет внутреннее, и из их объятий рождается пульсирующий огненный поток космических образов, «танцующая звезда» хаоса. Здесь было бы уместно привести провидческую фразу Новалиса: «Внешнее есть внутреннее, возведенное в состояние тайны». Так изящным образом он описывает суть экстаза и причину любой ясновидческой непоколебимости.