Косиног. История о колдовстве - [5]

– Что на нее нашло?

– Абита, подай медовухи, – велел Эдвард.

– Но, Эдвард, ее осталось-то…

– Абита, – сурово оборвал ее муж.

– Эдвард, я…

– Абита! – рявкнул Эдвард. – Живей!

Уоллес заулыбался, откровенно позабавленный их перебранкой.

– Ну и терпелив же ты, братец! Да, спору нет, нравом ты у нас кроток, но не слишком ли кроток, а? Конечно, я ведению хозяйства тебя учить даже не думаю, но, знаешь, уж лучше твердая рука дома, чем порка в деревне, на общинной площади.

Раскрасневшаяся от возмущения, Абита развернулась и твердым шагом направилась к буфету. Она хорошо, слишком хорошо знала: на людях пуританской женщине надлежит держать рот на замке, а со всеми мужчинами держаться неизменно почтительно и покорно. Это ей вдалбливали в голову с самого дня приезда, и в поучениях Уоллеса она, черт побери, совсем не нуждалась. С шипением втянув в себя воздух, чтобы хоть чуточку успокоиться, она открыла дверцу буфета и сняла с полки кувшин медовухи. Последний кувшин… и то, судя по тяжести, почти допит.

Ухватив с полки кружку, Абита наполнила ее до половины и с грохотом водрузила на стол перед Уоллесом.

– Да, когда эта рассердится, по ней все сразу видно, – с усмешкой заметил Уоллес. – Вон, щеки-то – что малина!

– Ты говорил, будто с новостью к нам? – напомнил ему Эдвард.

Усмешка с лица Уоллеса разом исчезла.

– Присядь-ка, Эдвард, – сказал он, залпом опорожнив кружку. – Абита, Эдварду тоже кружку подай.

Эдвард подсел к столу. Абита принесла ему кружку и налила медовухи.

– И мне еще малость плесни, – постучав по своей кружке, велел Уоллес.

Абита взглянула на Эдварда, а когда Эдвард кивнул, вылила в кружку Уоллеса последние капли – едва хватило, чтоб дно прикрыть.

Скрыть разочарование Уоллес даже не пробовал.

– Больше нет, – отрезала Абита. – Эта последняя.

– Да-да, куда ни глянь, всем сейчас нелегко, – вздохнул Уоллес и призадумался, собираясь с мыслями. – Эдвард, похоже, мы с тобой здорово влипли.

– Вот как?

Уоллес откашлялся.

– Я с табаком старался, как мог… это известно всем, так?

– Над погодой властен только Господь, – сказал Эдвард.

– Это уж точно. Точней не бывает, – продолжил Уоллес. – Сам знаешь, я ничего не жалел, ни в чем не скупился… пустился на жуткие хлопоты и расходы, чтоб раздобыть приличный сорт, тот самый новый, душистый лист, суливший такие надежды. Все сделал верно. Но – да, ты совершенно прав, дождь вызвать мне не по силам. На это… способен только Господь.

«А, так теперь у тебя погода во всем виновата? – подумала Абита, едва сдержавшись, чтобы не хмыкнуть. – Погода тебя, значит, заставила табак сеять, хотя куча народу предупреждала: в саттонской почве табак не уродится. Но разве ты, Уоллес, хоть кого-то послушал? Нет, ты же у нас самый умный! Умнее всех».

Уоллес на время умолк. Лицо его исказилось, будто он заново переживает какой-то кошмар.

– Ладно. Я здесь не для того, чтоб заново все повторять. Посевы погибли, и затея наша не удалась. Что сделано, не воротишь. Сейчас речь о положении нашей семьи. Я за табак взялся ради всех нас. И ради тебя, и ради Абиты. Как тебе известно, я рассчитывал взять тебя в дело… увеличить посевы за счет твоего участка. Почтить память отца и все, что он сделал для нас, создав фамильное предприятие.

С этим он воззрился на Эдварда, едва ли не требуя согласия.

Эдвард кивнул.

– Что ж, похоже, эта затея завела нас в тупик, – сказал Уоллес и снова на время умолк. – Похоже… похоже, придется нам как-то долги гасить.

– Долги? Но… я думал, вы с лордом Мэнсфилдом сговорились о партнерстве?

– Да… вроде как. Но… э-э… себестоимость начала расти, как на дрожжах, и он потребовал кое-что в залог.

– Твою ферму? Уоллес… ты ведь не согласился?!

Уоллес уставился в опустевшую кружку.

– Нет… нет, на это я не пошел. Рисковать фермой отца я ни за что бы не стал.

Эдвард вздохнул с облегчением.

– В залог этот участок пошел.

Эдвард вздрогнул, выпрямил спину.

– Этот участок? То есть, моя ферма? Вот эта самая?

Уоллес медленно, тяжеловесно кивнул.

Абите, хочешь не хочешь, пришлось опереться на буфет.

– Это… это что же ты такое несешь?

Уоллес ожег ее гневным взглядом.

– Женщина… не суй носа, куда не след.

Абита прикусила язык. Слишком уж хорошо она знала: женщинам вмешиваться в дела торговые настрого запрещено, таков закон.

– Уоллес, – заговорил Эдвард, – пожалуйста, объяснись. Я тебя не понимаю.

Уоллес злобно нахмурился, побагровел с лица.

– Как тут еще ясней выразиться? Я отдал это хозяйство в залог. Ссуду под него взял. Прости, но не ожидал я, что дело вправду так обернется.

– Но… какое ты имел право? Это моя земля.

– Брат, все не так просто, и ты прекрасно об этом знаешь.

– Что значит «все не так просто»? У нас… у нас ведь уговор. Я все платежи вносил вовремя. Остался всего сезон. Одно лето.

– Так я и не говорю, что это справедливо. То, что стряслось с табаком, по отношению к нам тоже несправедливо. Думаешь, мне все это по душе? Я просто стараюсь со всеми по справедливости обойтись, насколько получится. Не только с тобой – со всеми нами.

«Когда это ты, Уоллес, успел таким справедливым стать? – захотелось спросить Абите. – А справедливо ли было наследовать обе фермы только потому, что ты – старший из сыновей, а после вынуждать Эдварда выкупить у тебя эти жалкие акры в самой глуши? И цену назначить такую, что нам – хоть побираться иди? Пятьдесят бушелей кукурузы в сезон. Пятьдесят! Самое меньшее, вдвое, если не втрое дороже настоящей цены. Это, по-твоему, справедливо?»