Косиног. История о колдовстве - [6]

– Однако послушай, – продолжил Уоллес. – Выслушай до конца. Все не так скверно, как ты мог подумать. Я с лордом Мэнсфилдом кое о чем договорился.

– О чем же?

– Ты можешь остаться здесь. К чему тебе уезжать? Только платить будешь не мне, а Мэнсфилду.

– Стало быть, последний платеж ему причитается?

Уоллес уныло покачал головой.

– Никакого последнего платежа, братишка. Земля и все прочее теперь у лорда Мэнсфилда в собственности. Будешь возделывать землю и каждый год отдавать ему половину урожая.

– Как арендатор какой-то, – вполголоса проворчала Абита.

Уоллес смерил ее злобным взглядом.

– Я, Эдвард, замолвил за тебя словцо… положение объяснил. Лорд Мэнсфилд – он человек справедливый. Сказал, что готов обсудить условия, на которых со временем уступит землю тебе.

– А срок какой?

Уоллес пожал плечами.

– Лет двадцать, пожалуй.

«Двадцать лет? – подумала Абита. – Двадцать лет?! Эдвард, не позволяй ему с нами так обойтись!»

Но Эдвард молчал, не поднимая взгляд от столешницы, словно не знал, что сказать.

– И это нам еще повезло. Я старался, как мог, слово даю.

Абиту затрясло. Пальцы сами собой сжались в кулаки.

«Эдвард, ты что, не видишь, он же тебя дурачит! Всю жизнь дурачит!»

Однако дело было ясное: сколько об этом ни тверди, Эдвард ничего такого не замечает. В людях, в том, что у них на уме, он разбирался из рук вон плохо и потому постоять за себя толком не мог, а ей оставалось только молча смотреть, как братец мужа снова и снова беззастенчиво этим пользуется.

– Дело наверняка можно решить как-то иначе, – заговорил Эдвард. – К примеру, что, если мы оба каждый сезон будем выкладывать малость побольше, чтобы помочь тебе расплатиться?

– Нет, я уже прикидывал. По-другому никак.

«Не уступай, Эдвард», – подумала Абита, шагнув вперед.

Эдвард, взглянув на нее, заметил ее возмущение. Ни слова не говоря, Абита яростно, страстно замотала головой.

– Прости, Уоллес, – сказал Эдвард, – но это же твой долг. Просить меня о таком просто нечестно. Я ведь в хозяйство вложил все, что мог, а ты собираешься попросту взять да отдать мою землю.

– Эдвард, чья это земля?

– В каком смысле?

– Братишка, – мягко, точно с ребенком, заговорил Уоллес, навалившись на край стола, – я уж, как мог, старался разговор повернуть так, чтоб тебя не обидеть, ведь оба мы знаем: ты у нас не всегда способен по-крупному соображать. Однако ты заставляешь меня говорить напрямик. Чья это земля?

– Ну, тут все не так просто. Земля…

– Тут все – проще некуда, – твердо сказал Уоллес, – только ты этого не можешь понять. В купчей на землю чье имя значится?

– Э-э… ясное дело, твое.

– Вот. А значит, земля – моя собственность, и, таким образом, может пойти – и пойдет – в уплату моих долгов. Вот так-то. Проще некуда.

«Ну нет, – подумала Абита, – все не так просто, Уоллес Уильямс. Ты сделку насчет этой земли заключил, а теперь, когда нам остался всего сезон до полной расплаты… вон что затеял? Думаешь, так просто назад все и заберешь?»

– Нет! – выпалила она вслух. – С чего это долг надо Эдвардовой землей отдавать? Как насчет… как насчет твоей собственной земли, Уоллес?

Уоллес поднялся на ноги, похоже, готовый отвесить Абите затрещину.

– Отчего эта женщина разговаривает?

– Абита! – прикрикнул на нее Эдвард. – Хватит. Пожалуйста. Извини Уоллес.

– Довольно я терпел ее выходки.

– О ней я позабочусь сам. А вот это дело… оно огорчает всех нас. И ты должен согласиться: вопрос вполне справедлив.

– Какой вопрос?

– Отчего ты взял ссуду не под собственные акры?

– Ты все еще не понимаешь? Это и есть мои собственные акры.

– Нет, речь о твоем хозяйстве.

– Да как у тебя язык повернулся?! – не на шутку обиженный, возразил Уоллес. – Ты всерьез предлагаешь отдать в чужие руки тот самый дом, где мы родились и выросли? Ту самую ферму, что стоила папе столько пота и крови? Да и какой смысл? Мое хозяйство вдесятеро дороже этой фермы.

– А сколько пота и крови вложил в эту землю Эдвард? – напомнила Абита. – Она ничего не стоила, пока Эдвард ее не расчистил и пахотным слоем не покрыл. Ты не землей, ты его трудами решил долг вернуть. Совести у тебя нет!

Эдвард в ужасе обернулся к ней.

– Абита!

– Ну все, с меня хватит! – прорычал Уоллес. – Я эту землю на Мэнсфилда переписал, на том и делу конец!

– Нет, не бывать этому! – закричала Абита, сама понимая, что ей давно пора остановиться. – Ты заключил сделку с Эдвардом и нарушить ее не посмеешь! Ишь, что придумал: расплатиться с долгами, родного брата в рабство продав!

– Аби! Довольно! – вскричал Эдвард.

– А ты, Эдвард, не позволяй ему себя запугать! Ты столько лет здесь трудился без продыху, а он…

– Абита! Ни слова больше!

Эдварда трясло. Казалось, он готов опрометью выбежать вон. Видя все это, Абита умолкла.

– Ну, паршивка, на этот раз ты перешла все границы, – процедил Уоллес, смерив ее яростным взглядом. – Уж теперь-то язык довел тебя до суда проповедников. Посмотрим, что они скажут насчет твоей дерзости.

Абита втянула голову в плечи: угроза была вовсе не шуточной. Сколько раз она видела, как женщин, неосторожно заговоривших о том, что у них на уме, выставляли закованными в колодки всем напоказ, а одну – за прегрешение куда меньшее, чем ее – даже высекли! Пожалуй, будь это первый ее проступок, угроза Уоллеса была бы не так страшна, однако Абиту уже взяли на заметку за невоздержанность на язык.