Кошмары Аиста Марабу - [36]

– Очень мило с твоей стороны, Рой, но я никогда особо не славился как превосходный стрелок. Этот выстрел, однако, попал точно в цель: лев тут же отпустил Можембу и удрал в ближайшие заросли. На рассвете селяне нашли тело метрах в семидесяти от хижины. Это была всего лишь старая шелудивая львица, нападавшая на людей от полной безысходности. Но самое существенное в этом происшествии было то, что бедняга Можемба воспринял это нападение как признак собственной слабости, мол, он был недостаточно бдительным.

– Но так оно и было на самом деле, – заметил я.

– Да, но я не мог взять и бросить его там, чтоб он истек кровью. Он слабел, бредил, прощался со мной: прости за то, прости за это… короче, я приказал всем оставить нас вдвоем и сам занялся ранами несчастного.

Я промыл его бедро горячей водой и спринцевал рваные раны антисептиком, чтобы предотвратить заражение крови.

– Отлично сработано.

– К счастью, в этом случае меры предосторожности оказались небесполезны и через шесть недель парень уже встал на ноги. Охотиться после такой травмы ему было уже не по силам, так что я назначил его своим ординарцем… он отлично справлялся. – Сэнди высовывает длинный раздвоенный язык… да нет, не раздвоенный, нормальный язык.

Черт.

Черт.

Я поднимаюсь вверх

наверх

наверх

наверх

наверх

Не работает. Ладно-ладно. Какую проблему я должен был разрешить? Проблему. Каролин Карсон.

Каролин Карсон. Она вела себя так, будто «принцессы не какают», но меня она никогда не донимала. Я считал ее приличной девочкой. Примерно год спустя меня перевели в ее группу, по-моему по английскому. Вряд ли она забыла о том происшествии с Гамильтоном и Джилкрайстом, когда они терроризировали меня, а они с Кобылой стояли рядом. Она нравилась всем и каждому и, видимо, считала, что вместе с приятной внешностью она получила неприкосновенность и может делать, что хочет. Однажды в классе она пребольно щелкнула меня сзади по уху, но еще глубже, чем боль, я прочувствовал унижение. Уши всегда были для меня больным вопросом.

По классу прокатился смешок. Опять они смеются, мать их.

Никто не смеется над Роем Стрэнгом.

Я знал, где она живет, и после школы я последовал за ней. Я срезал угол и, обогнув супермаркет, побежал дворами; я прибыл первым и поджидал ее на лестничной клетке. Казалось, она болтала с подружкой целую вечность, но в итоге в подъезд она зашла одна. Я тут же набросился на нее и прижал к стене в темной нише возле мусоропровода, приставив к горлу швейцарский армейский нож (купленный опять же в лавке на Лейт Уок).

– Ты что? Что ты делаешь, Рой? – захныкала она, едва не наложив в штаны. Это был первый раз, когда она со мной заговорила, впервые эта сучка произнесла мое имя.

Мне нравилось выражение ее глаз, нравилось держать ее, приставив нож к горлу. Я наслаждался своей властью. Помню, я еще подумал: вот она, власть, ее просто нужно брать, а когда взял, надо удерживать, вот и все дела. Перец затвердел у меня в штанах, все было так прекрасно. Вокруг – ни звука. Мой рот, подбородок, губы, руки, ноги – все трепетало от возбуждения.

– Ты щелкнула меня по уху, мать твою. Что ты на это скажешь?

– Прости… – тихо проскулила она.

Я стал медленно говорить ей прямо в ухо, а она вжалась в стенку, не способная на большее, так как движения ее были скованы страхом.

– Меня зовут Рой Стрэнг, мать твою, и шутить со мной никто не смеет… подними юбку, – скомандовал я, посильнее прижав перо к ее тонкому, белому горлу.

Она подняла юбку.

– Выше.

Я засунул руку ей в трусики и сдернул их на бедра. В порножурналах я видел множество мохнаток, но это была первая, которую я увидел собственными глазами.

– Рыжая пихва, я так и думал, мать твою. Я хотел посмотреть, какого у тебя цвета там волосы, – ухмыльнулся я.

Обезумевшая сучка выдавила из себя жалкое подобие улыбки.

– Чё ты лыбишься? А? Думаешь, я шучу? – я сплюнул сквозь зубы, указывая на себя.

– Нет, – стала оправдываться она.

Я придвинулся ближе, налег и стал тереться об нее, пока не кончил, выдавая фразы из порножурналов. Мое горячее дыхание обжигало ее застывшее испуганное лицо:

– Шлюха… ебаная сука… грязная шлюха… тебе ж это нравится, сучка ты, мать твою… – Я чувствовал себя, как Уинстон II. Теплый клейстер залил мне штаны. Вот и все. Вот я и пофачился в первый раз, хоть и всухую. «Фачиться всухую» – так старшие пацаны в районе говорили, когда не суешь в пихву, а просто трешься об нее.

Я сделал шаг назад и сказал:

– Хоть одно слово кому-нибудь скажешь, маленькая рыжая пизденка, считай, что ты мертва! Ясно?!

Она будто приросла к полу, стояла, закрыв глаза руками.

– Я никому ничего не скажу… – она чуть не задыхалась от страха и, когда я уходил, уже почти разревелась. Я обернулся посмотреть, как она подтягивает трусы; подумал, на это можно будет вздрочнуть.

Она была еще совсем малютка: едва наметившаяся грудь, узкие бедра. Скоро пофачусь по-настоящему, с реальной женщиной.

Эту проблему я решил.

Учиться мне было легко, и никто до меня не докапывался. Иногда, если старик уходил в дневную смену, я скипал с уроков, чтобы посмотреть Уимблдон или Кубок мира. Я очень любил бывать дома один. Помню, в то лето я реально прикололся смотреть Уимблдон: был там один здоровый поц, никем не признанный теннисист, с мощной подачей, не могу вспомнить, как его звали, так он вышибал корифеев одного за другим и дошел аж до полуфинала. Помню, этот старый сноб Дэн Мэскел назвал его «подводной миной». Таким был и я в школе и в районе – «подводной миной». Я не был настолько популярным, чтобы стать одним из крутков, но имел угрожающий вид, и связываться со мной было опасно. Крутки это знали, и я был в курсе.