Очутившись на палубе, он радостно мяукнул, перевернулся, выставив к небу все четыре лапы, свернулся в комок, опять прянул. Через секунду он уже сидел на плечах стоявшего рядом со мною матроса.
Матрос тискал огромное тело животного своими мозолистыми руками, щекотал мягкое брюхо, теребил его пушистый хвост, дергал его за лапы, гладил, целовал, и все время хохотал, крича в восторге:
— Ах, и шельма же ты, и подлец же ты, «Боцман». Ну, как поживаешь, хитрец, бродяга четвероногий? Что нового в Триесте? Когда ты снова в путешествие отправишься? Калькутту помнишь? Александрию не позабыл? А в Таганрог не хочешь?
Заинтересовавшись этою болтовнею матроса, я выждал момент, когда кот соскользнул с плеч моряка и с важным деловитым видом пустился ревизовать сначала верхнюю палубу, потом нижнюю, и обратился к матросу с вопросом, что это все значит.
— А то и значит, — ответил матрос, — что это кот не простой, а исторический. Это кот-путешественник, моряк по призванию и по страсти. Он столько миль сделал, что дай бог вам за всю вашу жизнь. Его портрет даже в «Пикколо дель Триеста» был напечатан, а с ним — биография. Это когда он из Индии вернулся, после того как мы считали его навеки пропавшим. Но только газетчики, как всегда, переврали. Известное дело, когда человек вечно, словно на пожар, торопится, одним ухом слушает, что ему добрые люди говорят, а в другое ухо выпускает, — разве что-либо доброе может получиться.
— А вы расскажите мне, — предложил я моряку. — Я ведь фантазировать не стану.
Моряк охотно согласился, но для того, чтобы узнать подробную историю оригинала триестского четвероногого «Боцмана» с рыжею шерстью, длинным пушистым хвостом и желтыми глазами, мне пришлось обождать, пока с «Астры» не ушли все пассажиры и пока капитан далматинец не отпустил на берег часть команды, в том числе и моего знакомца.
Едва мы с Ризничем, — так звался матрос, — спустились к сходням с борта «Астры», как «Боцман» оказался рядом с нами.
Через десять минут, когда мы были уже достаточно далеко от набережной, кот неожиданно ускорил шаги, помчался и скрылся в дверях какого-то дома.
— Смотрите, Ризнич. А кот-то ваш сбежал, кажется, — сказал я.
— Ничего подобного, — возмутился матрос. — Не знаете вы этого хитреца. Чтобы «Боцман» мой от меня сбежал! Да за кого вы его принимаете?! Просто, он в наш матросский кабачок забежал. Знает, шельма, тот порт, в котором я сейчас якорь брошу и примусь мой камбуз съестными припасами нагружать.
Еще десяток шагов, — и мы очутились перед популярным триестским матросским ресторанчиком «Летучий Голландец». Кот уже ожидал нас, расположившись на стуле возле столика, стоявшего около окна.
— А, Ризнич, — крикнул матросу меднолицый буфетчик. — Я так и знал, что это ты идешь. «Боцман» вперед тебя забежал. Ну садись, садись. Чем угощать-то тебя?
Расположившись комфортабельно на матросских плечах, кот зажмурил глаза и принялся мурлыкать.
Пообедав, матрос снял кота со своей спины, уложил его на колени и, поглаживая мозолистою рукою, примялся рассказывать мне странную историю этого животного.
— Видите ли, дорогой мой, началось дело лет, надо полагать, восемь тому назад. И началось именно с меня.
Был я по делам — о документах хлопотал — в местном муниципалитете[8]. Ну, ждать пришлось, пока там архивариус справку наводил. А я от нечего делать с сторожами заболтался. Вдруг кто-то и крикни:
— Мартин!
А я, конечно, — как меня Мартином зовут, — по-матросски:
— Есть!
Тут общий хохот. Оказывается, не меня зовут, а кота. Вот этого самого жирного подлеца. Только тогда он еще совсем молодым был и куда тоньше.
Ну, подошел он ко мне, стал ласкаться. Была у меня в кармане колбаса. Отрезал я своему тезке кусок. Ничего, съел. Ласкаться стал, мурлыкать…
Потом позвали меня в канцелярию. Получил я бумаги, ушел. Разумеется, о коте и думать позабыл.
Пришел на «Астру», забрался в кубрик, на свою койку, спать залег. Просыпаюсь, — спит у меня в ногах тот самый кот. А пароход-то уже отчаливает. Якоря подняли, сходни сняли. Значит, завезем мы кота в Венецию.
Ну, на всякий случай пошел я доложить капитану. Так, мол, и так. Безбилетный пассажир.
— Черт с ним, — говорит капитан. — Авось, отработает: пусть крыс ловит. Да смотри мне: будет палубу пачкать — в мешок да в воду.
Ну, Мартин оказался благовоспитанным: насчет того, чтобы палубу пачкать, — ни-ни. Ловил ли он крыс, не могу сказать.
Вот всю ночь шли мы, утром подходим к Венеции, вошли с музыкой в Канала Грандэ, кот мой — сам не свой: мечется по палубе, мяукает, все к берегу присматривается. Явно — недоумевает:
— Куда, дескать, меня завезли? Что это за город такой?
Пришлось мне с матросами на берег спускаться; только сели в шлюпку, — кот прямо с палубы к нам прыгнул. На берегу все ходит, все пофыркивает, недоверчиво поглядывает.
Заболтались мы на Рива дель Скьявони в каком-то кабачке, — выходим, а кота нет.
Обидно мне стало: как никак на моей ведь душе грех, я ведь беднягу кота, да еще моего тезку, из Триеста на чужбину завез. Пропадет он тут.
— Что же это, — говорю, — братцы. Пропадет ведь коташка.
Ну, матросы хохочут.
— Авось, говорят, не пропадет.
