Кошка, Сёдзо и две женщины - [10]

С тех пор прошло десять лет. Он женился на Синако четыре года назад, так что целых шесть лет Сёдзо прожил на втором этаже своего дома в Асии, если не считать матери, в общество одной только этой кошки. И когда при нём говорили, что кошки не так привязчивы, как собаки, что они недружелюбны и эгоистичны, он всегда говорил себе, что, не проведя с кошкой под одной крышей столько лет, сколько довелось провести ему, ни за что не узнаешь, какие славные это существа. Ведь кошки, они все немного застенчивые, они не станут на глазах у посторонних проявлять нежность к хозяину, пожалуй, даже будут держаться отчуждённо. Вот и Лили в присутствии его матери никогда не отзывалась на зов, убегала, но наедине забиралась к нему на колени и ластилась без всякого стеснения. Она любила тыкаться мордочкой ему в лицо, шершавым язычком облизывать ему и щёки, и подбородок, и кончик носа. Ночью она всегда спала рядом с Сёдзо, а утром будила его всё тем же способом — вылизывая ему лицо. В холодное время она забиралась к нему под одеяло: влезет со стороны изголовья и долго ищет уютного местечка, пристраиваясь то на груди, то у ног, то за спиной, пока наконец не устроится как надо, потом опять что-то станет eй не так, и перемещения начинаются заново. Больше всего она любила засыпать, спрятав мордочку у него на груди. Если Сёдзо хоть немного шевелился во сне, это, видимо, ей не нравилось, она начинала ёрзать или вовсе уходила искать новое местечко. Поэтому, когда Лили забиралась к нему в постель, приходилось лежать смирно, стараясь не двигаться, пока она спит у него на руке, как на подушке. В таких случаях он свободной рукой почёсывал ей шейку, там, где кошки любят, и она тут же начинала мурлыкать. А иногда кусала его за палец, впивалась когтями и обливала слюной, выражая свой восторг.

Если Сёдзо случалось пукать во сне, то спавшая поверх одеяла Лили просыпалась от испуга: очевидно, ей казалось, что под одеялом прячется и угрожающе рычит кто-то враждебный, и она в недоумении бросалась под одеяло искать этого врага. А однажды, когда он взял её на руки против со воли, она выпустила прямо ему в лицо струю омерзительно вонючего газа. Кажется, она только что перед тем поела, а Сёдзо нечаянно сдавил руками её надувшийся живот. И надо же было так случиться, чтобы её попка оказалась как раз под самым его лицом. От этой вони даже такой кошатник, как Сёдзо, невольно вскрикнул и с отвращением сбросил кошку на пол. Запах был стойкий, вероятно, вроде того, что оставляет за собой колонок-вонючка, и сколько Сёдзо ни вытирался и ни мылся, сколько ни тёр лицо, вонь держалась весь день.

В те времена, когда Сёдзо ссорился с Синако из-за Лили, он часто в сердцах кричал ей: «Нас с Лилишкой водой не разольёшь, мы друг у друга ветры нюхали». И в самом деле, ведь они прожили вместе целых десять лет. Конечно, это всего лишь кошка, но если подумать, то она в каком-то смысле дороже ему, чем Ёсико или Синако. В конце концов с Синако он и четырёх лет не прожил, а с Ёсино на сегодняшний день едва какой-то там месяц. С Лили же его связывало множество воспоминаний, Лили была частью его прошлого. Естественно, что Сёдзо было горько с ней расставаться. И как только можно говорить, что эта его привязанность всего лишь причуда, помешательство, нечто ненормальное? А он так легко поддался напору Ёсико и уговорам матери, согласился отдать лучшего друга в чужие руки. Ему стало противно от собственной слабости и безволия. Почему он не решился прямо, открыто, по-мужски постоять за себя? Почему не захотел переупрямить жену и мать? Может быть, в конце концов всё равно ничего не получилось бы, но теперь, не оказав должного сопротивления, он чувствовал себя виноватым перед Лили.

А если бы Лили не прибежала тогда обратно из Амагасаки? Наверное, он примирился бы с потерей, ведь он уже решил тогда её отдать. Но в то утро, когда она мяукала на оцинкованной крыше, а он схватил её и прижался к ней щекой, — в тот момент он не просто почувствовал себя подлецом и предателем, не просто дал себе слово ни при каких обстоятельствах никому не отдавать её и держать в доме до самой смерти. Ему казалось, будто оба они с Лили обменялись тогда настоящей клятвой. И теперь его не оставляло ощущение, что, выгнав её ещё раз, он совершил что-то очень подлое и жестокое. Особенно жаль её было оттого, что в последние несколько лет она заметно постарела, это заметно было и по её движениям, и взгляду, и по потускневшему блеску шёрстки. Конечно, иначе и быть не могло, ведь и сам Сёдзо в ту пору, когда он привёз её сюда в велосипедном прицепе, был двадцатилетним парнем, а на будущий год ему уже исполнится тридцать. Кошачий век недолог, и десять лет для неё, наверное, всё равно что по человеческим меркам пятьдесят — шестьдесят. Ясно, что от неё уже не приходилось ожидать такой резвости, как в своё время, но у Сёдзо так живо стояла перед глазами маленькая кошечка, с лёгкостью долетающая по шторам до самого потолка, и, когда он замечал её теперешнюю худобу, когда видел, как она ходит с опущенной и трясущейся головой, ему становилось невыразимо печально при мысли о бренности всего сущего.