Кошачьи язычки - [68]

Она теперь ради меня и пальцем не шевельнет, эта жизнь, я точно знаю, на хрен я ей сдалась, вот когда-то — да, было дело, а теперь на сцену вышли другие. Я пока еще не такая тупая и могу взглянуть правде в глаза, а заодно и в зеркало, вон оно, нагло повисло прямо напротив меня. А что это за тетка в нем отражается? Фигура — бочка с дерьмом, наштукатуренная рожа, вся в размазанной помаде — нет, это не я! Я все-таки не такая страхолюдина, это какое-то недоразумение, я молодая и сильная, и ни одна свинья меня не запугает, я их всех втопчу в грязь, они еще у меня в ногах будут валяться. Как минимум. Мне нужна сигарета, срочно, да знаю, знаю, у меня хрипы в легких и в груди часто болит, вот паскудство, где же Клер, какого хрена ее носит черт-те где по такому собачьему холоду. И Нора.

Легка на помине. Только о ней подумала — открылся лифт, и вот она, матерь всех скорбей. В руках чемодан. Изрядно потрепана, но морально не побеждена. На меня — ноль внимания, своим упругим теннисным шагом сразу чешет к администратору. Звонит. От этого звука весь хмель с меня вмиг слетел. А вот и портье, выскочил из своей конуры. Но мне-то что делать? Встать и помахать ей ручкой? Что-нибудь сказать?

«L’ addition, s’il vous plaît, monsieur, — произносит она на своем безупречном французском Высшей народной школы для продвинутых. — Pour chambre quatre zero et quatre zero sept».[37]

— Чего-чего?

— Эй! — заорала я через плечо. — Семь — это мой номер.

Она быстро обернулась и окатила меня взглядом ледяным, как утренний душ.

— Совершенно верно, Додо, — проскрежетала она. — Твой счет оплачиваю я. Как всегда. — И достала бумажник, битком набитый кредитными карточками, в отличие от моих, конечно, полностью платежеспособными.

— Ошибаешься. — Я постаралась вложить в свои слова как можно больше холодного презрения и почувствовала, как внутри меня зашевелился отвратительный злобный зверек. — Или ты забыла? Меня пригласила Клер.

— Ты уверена? — В ее голосе звучат гнусные торжествующие нотки.

— Стопроцентно. — Я плеснула себе слишком много джина. Пробка покатилась под кресло. — Так что, пожалуйста, не траться.

— Спроси у Клер, — бросила она. — Удивляюсь, как ты этого до сих пор не замечала. — И в очередной раз одарила меня своей фальшивой улыбкой.

Мир вдруг поплыл у меня перед глазами. Ощущение такое, будто я слишком долго каталась на карусели. Так за меня платит Нора? В каждой поездке? Все десять лет? Я живу на ее подачки? Так они обе против меня? Вот подлые гадюки! Они сплели тайный заговор! Наверняка вели бесконечные телефонные переговоры, обсуждая, брать или не брать с собой неимущую неудачницу. Да так, чтобы не обидеть ненароком. Раньше мне доставались Норины обноски, теперь пришел черед ее бабок. Милостыня для нищих. Охренеть можно!

— Я сама оплачу свой счет, черт бы его побрал! — я выкрикнула это слишком громко, думая про себя: «Интересно, из каких денег?» — И за прошлые поездки получишь с процентами! От тебя мне подарки не нужны!

Она величественно протянула портье кредитную карточку.

— Поступай как знаешь, — дернула она плечом. — Но для меня вопрос не в деньгах. Я платила за тебя по доброй воле.

По доброй воле! Вот в этом она вся. Лицемерная ханжа, тидьеновское отродье! Ее Папашка так же великодушно содрал с Ма за оформление развода аж триста марок, которые ей было не под силу выплатить сразу, только частями, а не стал начислять проценты и трубил об этом на каждом углу, дескать, смотрите все, какой я добрый. А мне что, прикажете за это Норе ноги целовать, так что ли? Ну ничего, я ей сейчас такой марш сыграю, мало не покажется, но, черт, почему это свинское кресло такое глубокое, никак из него не выберешься. Я все-таки встала и услышала, как по полу покатилась бутылка.

— Секундочку, — четко выговорила я. — Охотно верю, что тебе не терпится выкинуть со мной такой же свинский трюк, какой твой сверхщедрый Папашка выкинул с моей Ма, но только не трудись! Со мной этот номер не пройдет.

— Не понимаю, что ты бормочешь, Додо, — сказала она. — Шла бы ты лучше в номер.

Охотнее всего я сейчас дала бы ей по морде, но не доставлю портье такой радости — стать свидетелем бабьей потасовки. Хотя, черт, какое мне до него дело? Тем более что он весь ушел в созерцание своего аппарата для считывания банковских карт и старательно изображает, что лично для него на свете нет ничего увлекательнее.

— Считай, что я тебе врезала, — сказала я, изо всех сил стараясь четко выговаривать слова. — Один справа и один слева. А посередке — плюнула.

— Ах ты так? — завелась и она. — Ну хорошо! Между нами, девочками, твоя родительница тоже была не ангел. Не хотелось бы о мертвых, но…

— Заткнись, — прошипела я.

— Не заткнусь! — выкрикнула она. — Катишь бочку на моего отца, а что вытворяла твоя мамаша, знать не желаешь? Она, видать, и тебя кое-чему научила. Про кафе «Киз» слышала? — Она бросила взгляд в сторону портье. — Не бойся, он ничего не знает.

Убить ее мало! Если она знает, что Ма время от времени встречалась в Гамбурге с какими-то мужчинами, значит, об этом знает весь Пиннеберг. И тогда знал. И когда потом ее сбила какая-то трусливая сволочь, они, даю гарантию, дружно решили, что это только справедливо. Фарисеи поганые.