Кошачьи язычки - [27]

Тогда Ахим уже работал у Папашки за очень приличное жалованье, львиную долю которого мы откладывали, потому что нам не надо было платить за квартиру, да и за питание Мамуля не брала с нас ни пфеннига. Мы собирались за столом три раза в день внизу, в столовой, тогда мы еще держали экономку, фрау Бистерфельд, она стряпала, а частенько и прибиралась у нас наверху. Но только не в спальне, нет, этого я никогда не допускала. Иногда мне хотелось самой готовить для Ахима и быть с ним наедине весь вечер, но я не решалась огорчить родителей. Они так много для нас сделали. Через два года, когда мы купили себе дом на Линденштрассе, совсем близко от них, Папашка торжественно вручил мне конверт с чеком на две тысячи марок — «это малая часть Нориного наследства, чтобы вы не слишком экономили».

Теоретически, если бы я захотела, я могла бы скупить в дорогом бутике все белье, но речь не об этом. И если я этого не делаю, значит, мне это не нужно. Но попробуй объяснить это Клер и Додо…

Клер

Чтобы компенсировать Норе наш утренний shopping-tour без нее, после обеда мы отправились на экскурсию по ее программе. Она выбрала Бегиненхоф: «Прогуляемся немного, вон погода какая чудесная». Действительно, дождь закончился, из-за облаков выглянуло солнце, в воздухе веяло свежестью, а свет струился рассеянный, как на полотнах импрессионистов.

Минуя сторожку, мы прошли в сквер и в молчании остановились. Белые фронтоны домов с красной чешуей черепичных крыш образовывали сплошной круг, в центре которого располагалась маленькая церквушка. Вдоль фасадов, искрящихся на солнце, как снег, выстроились высокие деревья со светлыми стволами. В каком-нибудь другом столетии я могла бы жить здесь, в этом покое, среди этой тишины. Интересно, как к этому отнеслись бы Нора и Додо?

Додо первая шагнула вперед, а мы с Норой поплелись за ней через широкий двор. С каждым шагом во мне крепла уверенность, что здесь хорошее место, я это чувствовала. Время от времени легкий ветерок срывал с дерева пару листов, и они, словно танцуя, кружились в воздухе, пока не падали на траву. Вот в чем дело — в этом месте нет принуждения, нет насилия.

Нора разложила на стертой гранитной ступени одного из домов карту города, и мы тесным рядком, Додо в середине, уселись ее рассмотреть. Где-то над нами ворковал голубь. Из маленькой церкви вышли две женщины — из тех самых, лишенных возраста, в каких-то серых хламидах до пят и белых платках, покрывающих плечи, — они молча прошествовали мимо нас, держа сложенные над животом руки и скользнув по нашим лицам равнодушным взглядом, как будто нас не существует. Я трижды глубоко вдохнула и решилась:

— Кто-нибудь из вас хотел стать монашкой? Когда-нибудь?

Нора, которая как раз доставала из сумки неаппетитный коричневый банан, усмехнулась и кивнула. Додо скосила на меня глаза и сморщилась:

— Еще чего! А ты что, правда?!

Да, правда. Я хотела. Сбросить балласт. Жить в определенных границах.

— Ты — и вдруг Христова невеста? — недоуменно спросила она. — С чего это вдруг?

Стоит ли объяснять? Тем более сейчас? Но если я не сделаю этого сейчас, то не сделаю уже никогда. И во всем этом городке места лучше не найдешь, как ни ищи.

— Мне казалось, что это хорошо, — сказала я. — Жить в покое.

Нора старательно чистила свой банан, Додо царапала каблуком по мостовой. Обе внимательно слушали меня.

— Ну и потому, конечно, — я прокашлялась, — что тогда все плотское уже не играло бы никакой роли.

Додо передернула плечами, как будто ей стало холодно. Не любит она таких разговоров, я знаю. Но она промолчала — и за это спасибо. Я хотела продолжить, мне надо выговориться, хоть раз в жизни:

— И больше никто не стал бы ничего от меня требовать.

Нора разломила банан на три части и протянула мне кусок: — И сколько же тебе тогда было?

— Одиннадцать, — ответила я, не отводя глаз.

Она нахмурилась. Сейчас, ясное дело, последует еще один вопрос.

Но прежде чем Нора успела раскрыть рот, Додо нетерпеливо вскочила на ноги.

— Ты всегда была такая! — выкрикнула она, и в ее голосе прозвучала агрессия. — Как же, благородная барышня, недотрога! Не тронь меня, а то завяну! К тебе близко и подходить-то страшно, дергаешься, как будто тебя сейчас грязью перемажут! Что мы тебе — уличная шпана, да? И отстань от меня со своим гнилым бананом, Нора!

— Неправда! — мой пронзительный голос зазвенел у меня в ушах.

— Правда! — не сдавалась Додо. — Помнишь, тогда, на физкультуре? Старушка Оппенковски всего-то хотела тебя подстраховать, когда ты прыгала через козла. А ты как вдаришь ей по руке! Это ее-то, которая любила тебя больше всех! Да все учителя тебя обожали. Все на тебя молились.

Зачем она это сказала? Зачем вообще завела этот разговор? Я не желала вспоминать об учителях, но попыталась объяснить.

— Да, я не хотела, чтобы меня касались, — пробормотала я, сама понимая, как беспомощно это прозвучало. — Но только потому, что…

— Засранец проклятый! И всегда на меня! — Додо гневно затопала ногами. Ей на плечо шлепнулась лужица птичьего помета. Голубь, громко хлопая крыльями, взлетел на дерево.

Нора вздрогнула, как домохозяйка от звонка в дверь, и забыла обо мне: