Кошачьи проделки - [73]
Они определенно умны. Как только домик был поставлен, наши двое немедленно его признали, фамильярно прошествовали в дверь и стали принюхиваться вокруг и фыркать. Они запрыгнули на подоконник на одной стороне и уставились в окно. Он это помнит, сказал Сесс, но почему за окном нет френсисовского сада? Он спрыгнул, пересек комнату и озадаченно встал на дыбы под другим окном. Где, требовательно вопросил он, та полка, что раньше здесь была?
Мы не стали ее устанавливать, потому что, поскольку домик был такого удобного размера, я возмечтала поработать там сама, рядом с кошками, забрав с собой пишущую машинку и наслаждаясь сонным, наполненным жужжанием пчел солнечным летним днем, в тени нависающего орехового дерева, когда воздух напоен запахом сирени… Но из-за этого не осталось места для полки под вторым окном. «В любом случае, – сказала я, поднимая Сесса на руки и показывая ему вид из окна, – это окно выходит на стену гаража. Все равно на нее будет неинтересно смотреть, не правда ли?» Но вероятно, что-то интересное там все же было. Сесс продолжал искать свою пропавшую полку все лето.
Но это я забегаю вперед. Нам все еще предстояло поставить вольер и соединить между собой болтами большие сетчатые рамы. Сесс вскарабкался внутрь первой рамы в тот самый миг, как увидел ее на месте. Она была временно установлена вертикально с помощью шестов, пока мы ее подгоняли, а остальные три стороны отсутствовали. Он был похож на бойца диверсионно-десантного отряда, берущего полосу препятствий. До верху было добрых восемь футов. Именно так, взволнованно сказал он, они обычно Бесплодно Пытались Сбежать из Лоу-Нэпа. Мама дорогая, воскликнул он, добравшись до верха, а что же случилось с крышей?!
Он настойчиво пытался выбраться из вольера, который имел только одну сторону и не имел крыши, и именно так родилась еще одна местная легенда – что он помесь с обезьянкой, как люди часто говорят о сиамцах. На самом деле в его случае они имели причину так говорить. Его изогнутый хвост наводил на мысль, что он приспособлен для хватания, и когда мне удалось уговорить его спуститься обратно ко мне на плечо из своего безвыходного положения на верху рамы, он стоял у меня на плече, обернув свой погнутый хвост вокруг моей шеи, словно им зацепившись.
Но вот наконец домик и вольер были готовы. Два дня спустя внутри заметили рыжего кота. В результате у деревни не осталось сомнений относительно наших планов. Мы открываем постоялое заведение для кошек.
И вновь они ошиблись. Кот принадлежал моей тете Луизе, которая уехала на три недели в Канаду. Сейчас она жила одна, и Рыжий был ее единственным компаньоном. Кормили его провернутым мясом и камбалой. Когда родственники пригласили ее в Виннипег, она сказала, что не может оставить Рыжего в приюте для кошек, он любит ровно в двенадцать получать свое провернутое мясо. Исходя из предположения – без сомнения верного, – что ни в одном приюте не будут соблюдать его индивидуальные часы кормления, она сказала, что поехать никак не может.
Луиза – моя любимая тетка. Она помогала меня растить. Она бы пошла для меня босиком на край света. Она непременно должна поехать в Виннипег, сказали ей мы с Чарльзом. Мы сами присмотрим за Рыжим. Нет, спать с нами ему нельзя; ему придется жить в кошачьем домике. Но это кошачий домик, достойный короля. И, искренне пообещала я ей, он будет получать свое провернутое мясо ровно в двенадцать.
Так что Луиза улетела. До аэропорта Гэтвик ее отвезла моя кузина Ди. Мы с Чарльзом не могли поехать, а не то Рыжий пропустил бы свою двенадцатичасовую кормежку. И если я и бормотала кое-что себе под нос в последующие три недели, лихорадочно прокручивая в мясорубке говядину или туша камбалу, это было ничто по сравнению с выражениями, употребляемыми Сессом и Шебалу, когда четыре раза в день они наблюдали, как он ест. Мне, конечно, не следовало устраивать ему четыре трапезы в день. Взрослых кошек кормят только дважды в день. Но я обещала Луизе, и только представьте, что он бы ослабел от голода… При мысли об этом я быстрее начинала крутить ручку мясорубки.
Когда наши двое сами гуляли по саду, они, как ни странно, почти его не замечали. Он проводил много времени, сидя в кошачьем домике у окна, и покуда не показывался в вольере, все было спокойно… Происходило ли это потому, что он был немолодым котом и осмотрительность казалась ему мудрее, чем доблесть; или это было оттого, что для нашей парочки кошачий домик ассоциировался с Лоу-Нэпом, а в Лоу-Нэпе они привыкли видеть других постояльцев… Одним словом, они, прогуливаясь взад и вперед по саду и проходя мимо кошачьего домика, едва бросали на него взгляд.
В помещении было совершенно другое дело. Боковое окно в нашей спальне выходило на вольер Рыжего, и в течение следующих трех недель его широкий – весьма кстати! – подоконник служил штаб-квартирой сиамской разведки.
«Я вижу его Уши!» (Собственная внушительная пара ушей Сесса вставала торчком, как два громадных черных одномачтовых судна.) «Он Смотрит в Окно!» (Шебалу делала это открытие, низко припав и листком распластавшись на подоконнике, точно тайный агент на вершине утеса.) «Он в вольере!» (Парочка, забыв осторожность, вдавливала носы в стекло, чтобы заглянуть вниз со второго этажа.) Они наблюдали за ним из окна спальни целыми часами. По крайней мере это отвлекает их от шалостей, сказал Чарльз. Этого нельзя было сказать, однако, в часы кормежки. Я обычно ставила Рыжему миску с едой, трепала его за ушами и быстро бежала в дом, наверх, чтобы понаблюдать их реакцию.
