Кошачье шоу - [19]

В первый раз Мэтт почувствовал себя разоблаченным. Ему было странно давать свое «рабочее» имя, несмотря на то, что этот несуществующий барьер должен был вот-вот рухнуть. Пластмассовая ручка замерла в неожиданно вспотевшей ладони Мэтта:

— Брат Джон.

Молчание.

— Это ты, Маттиас? — спросил женский голос с ноткой подозрения и удовлетворения, которые атаковали его ум и тело давно забытой тревогой и мгновенно парализовали.

Он не знал, что ответить. От такого голоса невозможно скрыться. Властный старомодный учительский тон, облаченный в безобидный вопрос и обвернутый колючей проволокой.

— Д-да, — признался он против всех правил и против своей воли. Он так долго тренировался не врать, что даже вежливая, общепринятая в их обществе ложь (даже если во благо) замерла на его губах, а правда, заикаясь, прорвалась наружу.

Маттиас. Никто не звал его так уже столько лет…

Ручка оставалась неподвижной. Скрещенные друг с другом спирали на его сумасшедшем лоскутном рисунке истекали красным цветом. Потом ручка сама собой начала писать набор букв, детским, проникающим глубоко в бумагу почерком: «М-а-т-т-и-а-с. Э-н-д-р-ю. Д-е-в-а-й-н. М. Э. Д.» (Инициалы «М.Э.Д.», «M.A.D.», пишутся и читаются так же, как английское слово «mad», которое можно перевести как «сумасшедший»).

— Кто вы? — спросил он.

Это не было против правил. По идее, звонящие должны открываться во время этой психологический игры, уж точно не он, Маттиас, о котором он не думал уже так давно. Когда ему исполнилось четырнадцать, он заставил всех называть его Мэттом.

— Сестра Серафина О'Доннелл, — услышал он в ответ и вздохнул с облегчением, сжав ручку так крепко, что невольно дернувшись, превратил уверенно поставленную точку в закорючку. Из-под стержня вышла тоненькая «О», похожая на невидимую дырку от пули.

— Сестра Суперфина! — сказал он вслух прежде, чем успел опомниться. Так звали ее все дети, это был своего рода комплимент.

— Так меня называют, — ответила она, подавляя смех. — Прости, что заставила тебя нарушить правила. Но я так рада, что ты ответил на мой звонок. Я слишком стара, чтобы чувствовать себя дурочкой по телефону.

— Как вы узнали, что… я здесь? — удивление дало ход другим эмоциям: тревоге, даже злости.

— Для этой работы ты получил рекомендацию в школе Святого Станислава, ведь так?

— Ах, оттуда. Я совсем забыл. Что я могу для вас сделать, сестра?

Вот он и вернулся. Вернулся к почтительной манере начальной школы, однако теперь с уверенностью взрослого, заработанной тяжелым трудом, которая придавала его вопросу некую остроту.

— Мне нужна… персональная консультация.

— Вы в Лас-Вегасе?

— Не будь таким недоверчивым, Маттиас, — смех в ее голосе был явно спровоцирован самодовольством.

Сестра Суперфина, при всей своей популярности в начальной католической школе Святого Станислава, всегда была дисциплинированной, как сержант-инструктор по строевой подготовке. Поэтому мальчики тайно любили ее, а девочки – боялись.

— В Лас-Вегасе, — продолжала она таким родным, домашним голосом, — на один квадратный метр церквей куда больше, чем казино. Меня перевели сюда, в старинную испанскую церковь Девы Марии Гваделупской.

— Долгий же путь вы проделали из бедного польского квартала Чикаго.

— Ну, — теперь голос сестры Серафины звучал так, будто ее загнали в угол. — Я на пенсии, Маттиас.

«Прости, Боже, за то, что я постарела»… Непростительный, но неминуемый грех, даже в церкви.

— Такие, как вы, никогда не уходят на покой, сестра Серафина, — быстро проговорил Мэтт. — Поэтому вы мне и позвонили. Что за частная консультация?

Она снова засмеялась:

— У нас есть небольшая проблема в церкви. Я надеялась, что, может быть, ты сможешь навестить нас, когда будешь не занят.

— Да, я мог бы…

— Это не займет много времени, и я правда не знаю, к кому обратиться.

Последнее высказывание, выданное компетентной в подобных вопросах сестрой Серафиной, было поразительным откровением.

— А как насчет пастора в церкви Девы Марии Гваделупской?

Наступила долгая пауза, которые обычно бывают в разговорах по телефону в «Контэкт». Чем труднее были вопросы, тем дольше приходилось ждать ответа.

— Он… часть проблемы. Пожалуйста, Маттиас. Я все расскажу, когда ты придешь. Я только благодарю Бога, что подумала о тебе и тут же нашла.

Конечно, он приедет. Даже если эта безобидная идея повлечет за собой жесточайшую депрессию. Ему, конечно, не очень-то хотелось посещать печальный приход Девы Марии Гваделупской с его грузом бесконечно бедных прихожан, с престарелыми монахинями, после ухода на пенсию ставшими слишком уж земными, и с загадочным пастором, который составляет «часть проблемы». Он уже повидал подобное, и его это больше не волнует. Или волнует? Ведь старой монахине и любимой учительнице не говорят «нет». Вы бы сказали? Вот и Маттиас тоже не смог.

Шариковая ручка нарисовала серию тонких красных линий поверх написанного имени и множества неразборчивых клякс.

— Я уже не тот, что был, — сказал он, слыша в собственном голосе сдавленное напряжение.

— Я знаю, — ответила сестра неожиданно тепло и сочувствующе. А потом повторила, уже не называя его старым именем: – Я знаю. Мы все уже не те.