Коршунов след - [3]

Волчьей тоской выл ветер, совиным уханьем будоражил слух, шелестел в нависших низко сучковатых ветвях. Из-за мощных стволов жёлтыми сполохами выглядывали хищные глаза. Ноги скользили и вязли, погружались по щиколотку в жижу, вынимались с чавканьем и неохотой. Словно Кирий в трясину угодил.

Грозный рык выдернул из зыбкого сосредоточенья. Дорогу заступили волки, оскалили зубастые пасти. Много. Зашевелились тёмные силуэты в кустах — спешили на подмогу. Кирий заскрежетал зубами от досады и выхватил саблю. Как с пелавами придётся дорогу прорубать, а не получится… Может, и к лучшему. Первого волка ударил клинком, отбросил ногой. Второй заскулил и отлетел прочь. Остальные вздыбили шерсть, задрожали, разрастаясь ввысь и вширь. Костяные шипы покрыли хребет и бока.

Волкодлаки! Бывает же нечисть на свете, бывает!

Пугаться времени не оставалось. Враги нападали всем скопом. Кирий рубанул одного, увернулся от следующего, нырнул под брюхо перекатом, меж задних ног проскользнул и дальше также путь прокладывал. Вырвался им за спины и побежал пуще прежнего, забыв об усталости. Смрадный дух догонял. Из чащобы лезли новые твари. Старики, покрытые мохнатой шестью до земли, замахивались кривыми палками. С ветвей длинноволосые русалки тянули ледяные руки. Бросались на спину козлобородые твари, лупили копытами по спине. От боли зубы стискивались до хруста, но Кирий продолжал отбиваться и бежать. Звериная ярость кипела в крови, вела нечеловечьим чутьём сквозь орды нечисти, колышущееся море, валами наступавшее на него. Стежка будто звала… или тот, кто стоял на её истоке. Тот, кто стоял на краю оврага. Тот, кто позвал его сюда. Не коршун — ворон. Мерзкие падальщики!

Тело горело от разбережённых ран. Кирий уже плохо различал происходящее. Цеплялся за заученные движения сабли, за рваный ритм бега, за дыхание и боль. Они не позволяли соскользнуть в беспамятство. Голос свербел в голове: «Коршун! Коршун! Не останавливайся, не сдавайся, иначе участь твоя будет во сто крат хуже».

Заскрипели дубы, вырывая из земли могучие корни. Ожили. Хватали с разных сторон за руки и за ноги, чтобы разорвать на части.

Кровь струилась по лицу, волосы липли на глаза, воздух резал горло.

За поворотом забрезжил огонёк. Кирий рванулся из последних сил, перекувырнувшись через голову, распластался посреди поляны. От удара об землю маска треснула пополам и развалилась. Орда замерла на подступах, оглядывалась, по ветру дёргались носы. Искали, но не находили. Кирий поднял половину маски. В отблесках пылавшего посреди поляны огня на обратной стороне проявились знаки. Не должно их быть, колдовские, явно, кто-то порчу наложил, чтобы нечисть привлечь. Не увидел бы своими глазами — не поверил.

Кирий швырнул обе половины в орду. Зашлась рёвом нечисть, разорвала маску на ошмётки.

Разбрелись.

Кирий поднялся и отёр кровь с лица руками, руки об штанины. Тропу заволакивало клочьями седого тумана, пока и вовсе не скрыло из виду. Кирий обернулся к огоньку. То был не костёр, как показалось вначале. Посреди широких лапок папоротника мерно покачивался на тонкой стреле цветок. Переливались радужными сполохами лепестки, много-много — не сосчитать. Кирий заворожено выдохнул и протянул руку. Вот он, заветный папоротников цвет. Коснёшься его — может, не понадобится больше ничего…

Холодное лезвие упёрлось в горло. Затылок обожгло горячим дыханием.

— Гележ, — легко догадался Кирий. Достал-таки, поганый колдун. Понятно теперь, почему у его семейки дела хорошо шли: земля плодородила даже в засушливые годы, скотину мор не брал, детишки не хворали. Только соседи все исчахли. Матушка Кирия, быть может… Из-за них, из-за поганой семейки колдунов!

Рука крепче вцепилась в рукоять сабли. Снести голову одним взмахом!

— Не дури, пёсья кровь. Спеси в тебе, что грязи, а всё равно моей воле служишь, — зашипел Гележ в ухо. Колдовские нити спеленали — даже шевельнуться не получалось. Лезвие впивалось в горло. — Доверши дело — принеси мне папоротников цвет и ступай своей дорогой.

— Что ж сам не возьмёшь? Неужто колдунам он в руки не даётся?

— Он очищает, дурень, если сорву — силу растеряю, но если в тряпице его домой снесу, то сила моя утроится. Сделай, я проклятье твоё сниму. Вижу же, что тебя изнутри пожирает. А про Ольву забудь, со мной ей лучше будет.

— Как же, видел я, какую ты ленту взял — красную. Рабыней её сделать задумал?

— Так она сама попросила. Не хочет ни женой, ни наложницей, не верит никому больше. Разрушить себя хочет, ведь ты и так её сломал, как берёзку молодую. Вот она ко мне и пришла. Говорит, не надо мне такой души, что болит и внутренности наружу вырывает. Забери, растопчи, сделай пустой куклой колдуна.

Ярость поднималась по жилам, стучала в висках. На себя, на Гележа, на Ольву, на тот зов, что продолжал жечь кожу калёным железом. Не позволю! Кирий напрягся из последних сил, пытаясь разорвать путы.

— Прекрати, не видишь, ты еле держишься. Зря умрёшь только.

— Двум смертям не бывать.

Колдун дрогнул. Путы ослабли, Кирий легко отвёл от себя нож и сгрёб державшую его руку. Пока Гележ не успел опомниться, Кирий пихнул его к цветку и коснулся переливчатого пламени одновременно с ним. Колдун одёрнулся и зашёлся истошным воплем, а Кирий всё держал цвет в ладонях. Жар полился под кожу, вскипел, накалил, озарил светом гнилой сумрак. И в этом свете Кирий снова оказался там, на дне оврага.