Корпускулярная теория [Теория частиц] - [7]

Есть такое состояние, лежащее далеко за пределами возмущения, когда вас распластывают голым животом на столе, а раздвинутые щечки зада смотрят в жерло медицинской пушки. Керамическая трубка идет через анус к моей простате. Я окружен оборудованием и защитным экраном. Мне жарко и чрезвычайно неудобно. Аманда накачала меня какими-то препаратами со зловещими названиями. Теперь, одурманенный, я не мог решить, какое из множества неудобств вызывает наибольшее раздражение.

— Счастливо, — произнесла Аманда. — Не успеешь опомниться, как все будет позади. — Меня шлепнули в бок.

По-моему, я слышал тонкий свист настраивающихся электронных приборов. Разум мой готовился отключиться на некоторое время; я не мог вспомнить даже, сколько миллионов электрон-вольт погонят пучок пионов в мои внутренности. Доносились звуки, которые я не в состоянии был определить, словно со скрежетом закрывалась огромная стальная дверь.

Мой мозг отрешенно плыл в химической реке; я ждал, пока что-то произойдет.

Грохотание шариковых подшипников, катящихся вниз по желобу; нет, пронзительный визг частиц, проносящихся мимо изгибающих магнитов со скоростью 300 ООО километров в секунду. Они рвутся ко мне через серию фильтров; замедляясь, теряя по пути энергию, идут по керамической трубке и в мое тело…

Пион плывет по атомным морям релятивистски конечное время, стремясь к ядру-мишени. В определенной точке пион больше не пион; то, что временно было материей, снова переходит в энергию. Вспышка разрастается, истощается и затухает. Происходят другие взрывы. Тьма и свет перемешиваются.

Свет сливается в шар — массивный, раскаленный. Шар проваливается внутрь себя. Его температура поднимается до критического уровня. При 600 миллионов градусов занимаются ядра углерода. Образуются более тяжелые элементы. Когда топливо истощено, шар проваливается глубже; опять температура прыгает вверх, опять образуются более тяжелые элементы и, в свою очередь, поглощаются. Цикл повторяется, пока ядерная печь не производит железо. Ядерная реакция дальше не пойдет; огонь затухает. Без внешнего баланса реакции синтеза шар претерпевает окончательное разрушение. Температура достигает 100 миллиардов градусов. Все возможные ядерные реакции закончены.

Шар взрывается в последнем судорожном катаклизме. Его энергия рассасывается, поедается энтропией. Все это происходит за время не большее, чем требуется солнечному свету, чтобы достичь Земли.

— Как ты себя чувствуешь? — В поле зрения появляется Аманда, затмевая яркие лампы над головой.

— Чувствую? — Рот мой словно набит ватой.

— Чувствуешь.

— Сравнительно с чем?

— Ты молодец.

— Давлю на педаль газа, — говорю я.

Она сперва удивляется, потом начинает смеяться.

— Ничего, скоро пройдет. — Аманда выходит из поля зрения, и в мое лицо ударяет свет.

— Как же тормоза?.. — бормочу я. Меня разбирает смех. Что-то колет в руку.

Полагаю, Делани собиралась держать меня под присмотром в Нью-Мексико до предвкушаемой церемонии в Стокгольме. У меня не было на это времени. Подозреваю, что времени не было ни у кого. Аманду начали беспокоить мои периоды мрачного молчания; сперва она приписывала их лекарствам, затем двухнедельным проверкам, которым подвергали меня Делани и ее коллеги.

— К чертовой матери! — заявил я. — Надо бежать отсюда. — Кроме нас с Амандой, в комнате никого не было.

— Что?

— Каковы мои шансы?

Аманда улыбнулась.

— Можешь участвовать в конкурсе на долголетие.

— Я больше не пациент; я — подопытный объект.

— Так что теперь делать?

Под прикрытием темноты мы вышли из ЛФМ и полкилометра продирались через кустарник к шоссе. Там на попутке добрались до города.

Мне снятся пионы. Я вижу разноцветные, заполненные водородом шарики, вспыхивающие в ночи. Я вижу газетное лицо Лизы. Ее улыбка одновременно горда и печальна.

У Аманды полно пациентов и более чем достаточно собственных забот. Я несу свои кошмары Джеки Дентон в обсерваторию. Я делюсь с ней галлюцинациями, пережитыми в камере ускорителя. Мы смотрим друг на друга через маленькую комнатушку.

— Я рада, что ты поправляешься, Ник, однако…

— Дело не в этом, — перебил я и пустился в рассуждения, мешая в одну кучу лучи пионов, врачей, сверхновые, раковые опухоли, огненные шары и богов.

— Боги? — выхватила она. — Боги? Ты собираешься писать об этом?

Я кивнул.

Джеки смотрела на меня так, словно перед ней внезапно появился сумасшедший.

— Никому это теперь не нужно, Ник. Вся планета и так бурлит. Излучение новых может нарушить слой озона, вызвать мутации… Люди напуганы.

— Это только предположение.

— В переполненном театре не кричат «пожар!», — заметила она.

— Или в переполненном мире?

— Только не сейчас, — серьезно произнесла Джеки.

— А если я прав? — Я чувствовал усталость. — Что тогда?

— Сверхновая? Исключено! У Солнца просто нет такой массы.

— А новая?

— Возможно, — выдавила она. — Но это не должно случиться еще пару миллиардов лет. Звездная эволюция…

— …всего лишь теория, — закончил я. — «Не должно случиться» еще не значит «не случится». Взгляни сегодня вечером на небо.

Дентон молчала.

Мне следовало остановиться, но я не мог. Я должен был выговориться.