Корпорация самозванцев. Теневая экономика и коррупция в сталинском СССР - [83]
Нормативным основанием для активного вмешательства партийных комитетов в прокурорско-судебную сферу стало изменение баланса сил между карательными и партийными органами после прекращения Большого террора в конце 1930‐х годов. Постановление ЦК ВКП(б) и СНК СССР, принятое 1 декабря 1938 года, предусматривало, что аресты членов партии допускались только по согласованию с секретарями районных, городских, краевых, областных комитетов или ЦК компартии союзных республик[622]. Кроме того, члены партии должны были исключаться из партии до их предания суду. В результате, как говорил один из руководителей союзной прокуратуры, привлечение членов партии к уголовной ответственности фактически оказалось «изъято из компетенции судебно-прокурорских органов»[623].
Опираясь на приоритет партийности, местные руководители, как показывают документы, нередко запрещали расследования злоупотреблений номенклатурных работников и их привлечение к уголовной ответственности. В тех случаях, когда речь шла о серьезных преступлениях, а потому прямой запрет на привлечение к суду был опасным, применялись другие методы защиты: снижение сроков наказания, оправдательные или условные приговоры, затягивание дел и их последующий развал и т. д.[624] Широкое распространение подобных явлений позволило генпрокурору в докладной записке в ЦК ВКП(б) незадолго до смерти Сталина сделать обобщающий вывод: «На самом деле, существует два уголовных кодекса, один для коммунистов и другой для остальных. Есть много примеров, когда за одно и то же преступление члены партии остаются на свободе, а беспартийные попадают в тюрьму»[625].
Фактическое разделение юстиции по сословному принципу было следствием многих факторов. С одной стороны, нарушения отдельных чиновников ставили под удар коллективной ответственности аппаратную структуру в целом, что стимулировало круговую поруку. С другой — не стоит сбрасывать со счетов влияние корпоративной номенклатурной морали, которая допускала терпимое отношение к злоупотреблениям в своей среде. Однако было бы неправильно считать, что судебный иммунитет служил исключительно интересам чиновников, совершавших преступления. В чрезвычайно жестоком и пронизанном репрессиями сталинском государстве он выступал гарантией относительной защищенности функционеров, постоянно рисковавших попасть под удар за неизбежные нарушения, без которых в сложившейся системе невозможно было работать. Дело Павленко в числе прочего демонстрировало, как работали такие механизмы.
Получив списки чиновников, контактировавших с организацией Павленко, следствие достаточно быстро выяснило, кто из них действовал за взятки. В этом случае вопрос решался достаточно просто при помощи арестов. Так, 25 декабря 1952 года под стражу взяли управляющих львовской конторой и белорусской республиканской конторой Промбанка. Первого обвиняли в сокрытии приписок в организации Павленко и выплате ей большой премии за рационализаторские предложения по документам от Министерства угольной промышленности. Второму поставили в вину, что он «давал задание своим подчиненным работникам подыскивать для организации Павленко строительные работы на территории Белоруссии». Оба чиновника на допросах признали получение взяток от Павленко[626].
Куда более сложной была криминализация или, по крайней мере, политическая дискредитация рутинного взаимодействия многочисленных хозяйственных руководителей с УВС. Такие связи не выходили за рамки обычных практик. Они предполагали сочетание формальных отношений с неформальными, определенный уровень доверия, возможность решения различных вопросов посредством личных контактов в обход тяжеловесных и длительных официальных согласований. Именно так работала советская экономика, и она не могла работать иначе. Беспристрастное рассмотрение вопроса было невозможно без априорного признания этого очевидного факта. Однако с самого начала дело УВС находилось под сильным политическим давлением. Это предполагало, что независимо от обстоятельств все чиновники, контактировавшие с Павленко, — неважно, в какой мере они были действительно виновны, — должны быть выявлены и примерно наказаны.
В соответствии с требованиями сверху в Москве в Главной военной прокуратуре в начале 1953 года собирались компрометирующие материалы на ответственных работников Министерства угольной промышленности СССР, объекты которого составляли львиную долю среди заказов УВС[627]. Судя по документам, следователи старались представить в качестве подозрительных и недопустимых все контакты чиновников этого министерства с Павленко. Так, в справке от 5 февраля 1953 года, подписанной помощником главного военного прокурора, подробно описывалось взаимодействие Павленко с замминистра угольной промышленности Э. О. Миндели[628].
Всего было зафиксировано два эпизода. Первый касался распоряжения Миндели произвести оплату удорожания стоимости земляных работ, выполненных УВС во время строительства дороги в районе Владимира-Волынского. Соответствующие телеграммы за подписью Миндели, как выяснило следствие, были направлены руководству треста «Западшахтострой» и львовской областной конторы Промбанка в августе 1950 года. Второй эпизод относился к январю 1951 года, когда Миндели во время командировки на объекты шахтного строительства в Смоленской области встретился с Павленко лично. Павленко был представлен ему как руководитель одной из подрядных организаций. Знакомство было закреплено обычным ужином в гостинице. Как заявил Павленко на допросе, никакого конкретного разговора с Миндели в тот вечер не было. Такой разговор состоялся на следующий день в Смоленске в конторе Промбанка. Миндели дал распоряжение главному инженеру треста «Дорогобужшахтострой» погасить задолженность, которую трест имел перед организацией Павленко.
