Коротко и жутко. Военкор Стешин - [23]

Прошла уже вечность с моего возвращения из Славянска, но я все равно каждую ночь просыпаюсь в этом городе. В той самой комнате. Тяжелый полумрак, лупит кузнечный молот. Я пытаюсь понять, где я, но понимаю лишь одно – пока жив. Дышу и слышу.

Чаша страданий из нержавейки

Я купил ее в Славянске и сознательно оставил в Славянске Андрею Стенину, чтобы он мог заварить в ней вермишель или побаловать себя чайком, разгоняя тоску. Может быть, мне не хотелось везти домой все, что скопилось на донышке и осело на стенках этой здоровенной литровой кружки из нержавейки. А еще я хотел как-то утешить Андрюху, он опять оставался один. Мы забрали его дней десять назад из съемной квартиры на улице Ленина. От его скупого рассказа шевелились волосы под мышками. Шевелились и медленно седели. Стенин снимал за копейки какую-то скромную квартирку на пятом этаже кирпичной хрущевки. Толку в этой квартире не было никакого. Свет отключили, газ еле дышал. За водой для унитаза и умывания приходилось таскаться чуть ли не за километр к бассейну возле горсовета. Бассейн стремительно мелел на глазах, антисанитария заедала быт. Ночью был плановый артналет на центр города, причем били с разных сторон и положили снаряды в десятке метров от норки Стенина. Слава Богу, дом был соседний. Когда осела пыль и осыпались стекла, Стенин услышал дикие крики и вой и пошел в эпицентр чьих-то страданий.

– Я взял свечку, фотик. Часа два помогал мужику откапывать из кирпичей убитую жену. А пораненная бабка сидела в кресле и повторяла: «Где Маня? Где Маня?» Мы ей объясняли-объясняли, а потом бросили. Она, наверное, с ума сошла. А потом я двинулся домой и вдруг понял – я вообще живу один в подъезде. В доме пара человек осталась, они из подвалов не вылезают. Меня если убьет или завалит, так вообще никто и никогда не найдет. Можно, парни, я у вас поживу?

Три дня Стенин жил у Коца, который ночные артобстрелы встречал мужественным увеличением громкости в наушниках и не оказывал никакой моральной поддержки своему постояльцу. Поэтому мы рассудили, что социопату лучше жить с социопатом, и Стенин переехал четко на этаж выше, в мой номер.

– Бывайте, ихтиандры, – напутствовал нас Коц на дорожку, – если что, все равно ко мне в комнату провалитесь…

Быт у меня был налажен несколько лучше, я этим славлюсь. В углу комнаты лежали поленница свечей и связка антикомариных спиралей. Стояли пакеты с крекерами и непрокисающими сливками, по утрам я заваривал кофе «Лаваццо», а вечером готовил чайный напиток «бич Божий» – шесть пакетиков «Липтона» на стакан кипятка и три столовых ложки сахара. Грохот орудий заглушала ревущая паяльная лампа – и вишневое пятно расплывалось на боку моей железной кружки, рождая агасферовский уют.

Такие здоровые кружки – моя слабость. Я их таскаю в лес. За пару походов кружка так пропитывается дымом, что наливаешь в нее под Новый год кипяток – и по всей квартире расползается запах леса, хвои и березового дегтя, вытопленного жарким пламенем костра. Крайнюю кружку я притащил с собой чуть ли не на Северный полюс, на погранзаставу Северной земли. И когда я налил в нее кипяток, всех зашатало от буйства запахов. Арктика стерильна, а на Северной земле тем более. До полюса – как от Москвы до Питера, фауны нет, а флора представлена цветком камнеломка, который живет при минусе и подыхает в тепле. На запах волшебной кружки прискакал из своего кабинета командир заставы – за двадцать метров учуял и сосуд перехватил у коллектива. У него через пять часов начинался день рождения. Я потом подглядел случайно, он прятал подаренную кружку в сейф.

Эту же кружку, «славянскую», я и подарил Стенину вместе с газовой горелкой и запасом баллонов, чтобы хоть как-то утешить его, остающегося здесь ждать отложенной или скорой смерти. После грозных криков начальства и топанья ногами по телефону нас все-таки заставили выбраться из Славянска. Всего за несколько дней до ухода ополчения. И вовремя, через два часа после бегства на последней партизанской тропе встал укровский пост – и нашего водилу встретили дружеско-освободительной очередью впритирку к крыше машины. Мы уехали, а Стенин остался. И кружка осталась, не повез я войну домой. Просто я купил ее 10 мая в еле дышащем хозяйственном магазине напротив ГУВД Славянска. И продавщица, моментально все просчитав, спросила меня в лоб:

– Что, война начнется?

Я отшутился, ходил потом, привесив эту кружку на пояс, уцепив ручкой за карабинчик – изображал окруженца, что было уже сущей правдой и в целом не являлось темой для шуток. Только никто этого не понимал. Через десять часов я уже сидел за мешками с песком во дворе бывшего СБУ с компьютером на коленях и пытался собрать в кучу разбегающиеся мысли, чтобы настучать первую заметку. В голове крутились лишь дурацкая кружка и продавщица-провозвестница. Тишина вокруг на фоне заполошной стрельбы вдали придавливала меня к земле. Люди рядом со мной, не отрывая щек от прикладов автоматов и пулеметов, курили «последнюю», выцеливая туманную утреннюю даль, из которой должны были появиться и смерть, и горести, и страдания. А кто-то звонил домой и прощался навсегда.