Короткая ночь - [20]

Он едва добрел до своей хаты, вконец измученный, и полторы версты показались ему едва ли не длиннее тех тысяч верст, что пришлось ему одолеть на пути к родным местам.

Добравшись домой, он свалился без сил и уснул мертвым сном.

Когда же проснулся, день уже клонился к закату. Солнце, уже начавшее краснеть и меркнуть, пробивалось сквозь ветви тополя за окном, падало на светлый дощатый пол неровными полосами.

«Добро, что проснулся, — подумал Горюнец. — Нельзя на закате дремать».

Он рассеянно поглядел в окно. Дел все равно особых не было, а вечер был таким тихим, таким манящим…

Он потянулся, расправляя затекшее от долгого сна тела, потом набросил на плечи свитку и вышел на улицу.

Дышалось ему теперь довольно легко, грудь почти не болела, и он радовался каждому порыву легкого ветерка, несущего запах влажной весенней земли и распустившихся деревьев.

Жаль, однако, что нет рядом Леси, она ведь тое любит закаты. С ней хорошо бродить по едва приметным лесным тропинкам, молча думая каждый о своем. Ему нравилось чувствовать ее теплую руку у себя под локтем, приклоненную к его плечу голову, слышать ее дыхание.

Он слыхал, как хлопцы меж собой посмеивались. Что Савел уж ладит ей в женихи Михала Горбыля. Янка мог бы смириться с подобным известием, он знал, что это неизбежно: не этот, так другой, не теперь, так через год. Но Михал!

Самый неприглядный из всей непригожей семьи Горбылей, не взявший ни лицом, ни умом, он везде, где мог, добирал дерзостью и нахальством. Кое в чем он достигал своего: над его похабными шутками охотно смеялись, и хлопцы всегда принимали его в свой круг, потому что он умел насмешить, и без него было даже скучновато.

Но при этом ни одна уважающая себя семья не отдала бы свою дочь за хлопца. Что повадился, например, подглядывать за голыми девицами возле бань.

И вот теперь Савка — тот самый Савка, что так долго выбирал женихов для своей племянницы, что столь ревниво пытался оберегать ее нравственность! И для чего? Для того, чтобы теперь вручить ее судьбу этой притче во языцах?

И почему, хотелось бы знать, старики Галичи помалкивают? Ведь известно всем, что не только Михал на всю деревню распоследний жених, но и сама Леся видеть его не может, особенно после того, как… После того, как пришлось Янке ему дулю под глаз навесить.

А кто их знает — может, потому и молчат старики, что загодя знают, что так Савкина затея ничем и закончится, а пока — чем бы дитя ни тешилось…

Ах, Савося! Уродился же ты на белый свет такой вот нескладный да непутевый!

— Эй, Ясю! — робко окликнул кто-то.

Горюнец обернулся, поглядел с невеселым смешком: вот уж, право, легки на помине! Нет не Михал это — браток его меньшой, Хведька. Еще угловатый, долговязый подлеток на семнадцатом году. Почти безбровый, как и все Горбыли, и волос все тот же тускло-соломенный, присеченный, и конопушки по весне еще темнее сделались, а все же лицом получше Михалки будет. Жаль Янке этого хлопчика — с самой зимы, поди, глаза у него сухими не были. Не знал, не ведал он прежде, что так наплюет ему в душу брат родной!

А вот теперь не знамо с чего приободрился вдруг Хведька, и в робких глазах надежда проглянула.

— Ты знаешь, Ясю, — ему, видимо, не терпелось поделиться радостью, — мамка ведь Михалке нынче сказала: не хочет она Лесю в снохи! Не треба, говорит, мне этаких в моей хате!

— Ну а тебе с чего радоваться? — усмехнулся Янка. — Тебе-то она, поди, то же самое скажет.

— Ну, до той поры сколько воды утечет — может, она еще и передумает.

— А батька твой что говорит? — спросил Горюнец. — Не тебе, Михалу.

— Как что? Окстись, говорит. Тебе, мол, срамнику, только на той девчине и жениться! И ты знаешь, я ведь слыхал, что и Данилки тут больше не будет — верно, Ясю?

— Кто его знает? — шевельнул темной бровью Ясь. — Может, еще и придет разок, а вернее всего, что и нет. Нечего ему тут больше делать, не у места здесь панич — так я ему и сказал.

Хведькины губы расплылись в улыбки, обнажая крупные и широкие, как у всех Горбылей, зубы, а руки на миг так и раскинулись в широком объятии.

— Так это ты, Ясю, его вытурил? Век за тебя Бога молить буду, коли так! Сам бы сказал ему, как постыл он мне, как один вид его мне отвратен, да нешто он бы меня послушал? Еще бы и насмеялся в лицо!

— Он и мне насмеялся, — ответил Ясь. — Да только не возьмешь меня на такой мякине — я-то насквозь его вижу!

Он хотел еще что-то добавить, но тут разговор прервал звонкий Андрейкин возглас:

— Эй, Ясю, поди погляди, какую мы над ручьем мельницу смастерили! Колесо-то как вертится, а?

— Ну что ж, пойдем глянем, — кивнул Горюнец, и пошел следом за мальчиком. Хведька побежал вперед, счастливый и беззаботный, как теплый весенний ветерок. Не знал, не ведал бедный хлопец, каким недолгим будет это его счастье, и что скоро будет он проклинать своего прежнего друга с такой же горячностью, с какой теперь благословлял.

Горюнец постоял над ручьем, поглядел, как ладно вертится колесо самодельной маленькой мельницы, как толкается и галдит кругом нее ребятня, а потом побрел себе дальше один. К Бугу направился — поглядеть, как расстилается по небу долгий закат, как гаснут на тихих водах золотые и алые блики, как клубится над замершими тростниками молочный туман.