Королевский краб - [65]

— Петрович, — сказал капитан и вспомнил «Абашу», и вяленую рыбу на реях, и японское пиво, которого оставалось ящик или два, — мы уже на промысле второй месяц, и трудно судить, как окончится путина, потому что мы плохо знаем своих людей. Ведь от них все зависит?

Председатель судкома улыбнулся. Люди, люди… каждый раз старая песня. Люди, конечно, сменились на флотилии.. Из них надо создать крепкий, спаянный коллектив, лучше того, который был до этого на «Никитине». И они создают, и создадут, потому что в море процессы формирования человека, коллектива убыстренные. Море как бы форсирует становление и личности и общественные связи в экипаже. Но для начала нужен успех. И он был, но его не закрепили. Помешали штормы. Оттого Илья Ефремович иногда сомневался в стойкости своего экипажа, боялся, что еще один шторм люди не выдержат, перестанут верить в окончательный успех и на этой путине. Тогда начнется между ними разлад, начнутся ссоры, и усталость, апатия овладеет всеми.

— Думаю, люди не подведут, — твердо сказал Петрович. — Я приглядывался. Разные, конечно, как всегда, но у нас и не было иного выбора. Надо работать с теми, которые есть. И мы возьмем план!

— Возьмем, не сомневаюсь, — отозвался, как эхо, капитан. — Но, вероятно, будет еще один шторм. Проклятие! Не успели от тех отойти, не успели отдышаться, и снова…

— Я пойду на завод, — сказал Петрович, — пока там не закончат работу. И Павла с собою возьму.

Капитан согласно кивнул головой. Он знал, на Петровича положиться можно, а секретарь комитета ВЛКСМ флотилии новый, неведомый ему человек. Он из военного флота, демобилизованный молодой парень, будто бы привыкший там руководить и не захотевший менять эту привычку, а, по мнению капитана, было бы для него лучше побыть на флотилии рядовым, тем же ловцом, или на заводе нашлось бы место, а там далее было бы видно.

— Пусть идет Павел, но лучше бы с помполитом. Надежнее. А на палубе я с Валерием Ивановичем управлюсь. Мы должны держаться абсолютно спокойно, непринужденно и внушать людям уверенность в своих силах, ободрять их. И Павел тут…

— Павел энергичный парень, — возразил Петрович, — помните, когда впервые заштормило, сумел организовать лотерею. Неплохо получилось, ведь увлек он молодежь этой лотереей!

— Вы ему так, незаметно, помогайте, — попросил капитан.

Петрович кивнул. Знал старый моряк, что на путине самое трудное не начало, не конец, а именно середина, когда усталость в людях накапливается и тоска по берегу усиливается. И тут, скажем, возникни шторм, возникни трудности, невыносимо становится в морс чисто психологически.

— Помогу, Ефремыч, только он в этом мало нуждается. Он нашел с девчатами общий язык, заводной, веселый парняга!

— Я очень рад, — сказал капитан, мысли которого уже переключились на неотложные, сиюминутные заботы. И он тяжело поднялся со стула, заложил пухлые руки за спину, чуть опустил голову. Не прошло и половины рабочего дня, а он почувствовал легкую усталость и от разговора с председателем судкома, и от множества дел, которые ему нужно было решать и сегодня, и завтра, и всю жизнь, пока он капитан-директор краболовной флотилии. А сейчас ему необходимо идти на мостик и там отдать приказ, в верности которого он уже совершенно не сомневался: всем ботам немедленно возвращаться на плавбазу и быть готовыми к шторму! Спасибо тем, кто предупредил его о наступающей опасности. Он и его люди встретят ее во всеоружии, не дадут захватить себя врасплох и выдержат. Должны выдержать. Главное — ловцы. Ведь они в море, и первый удар шторм обрушит на них, если боты вовремя не придут на базу и не будут подняты на спасительные для них мотобалки.

Капитан ушел, и через несколько минут по всему плавзаводу раздался рокочущий, властный голос штурмана Базалевича:

— Боцману на бак! Боцману на бак! Вира якорь!

Через несколько минут мелко задрожал весь корпус плавбазы. Это стали набирать обороты двигатели и тяжело заворочался многотонный винт. По бокам кормы возникли мутные водовороты, а на носу затренькали вначале редко, затем чаще звенья цепи, выбираемой со дна в якорный трюм. Затем судно стало маневрировать с таким расчетом, чтобы принимать мотоботы, защищая их от возможного юго-восточного ветра и волн своим корпусом. Но пока было тихо и спокойно на море, лишь мимо струились рекой разноцветные наплава, оторвавшиеся от сетей. Их тащил от берега начавшийся отлив. Пронзительно кричали чайки и разлетались во все стороны, когда к ним с жалобным мяуканьем приближалась их ярко-красная товарка. Перед этим ее поймали свободные от вахты матросы и от скуки выкрасили соком морского винограда, а затем выпустили на волю.

За цветной чайкой наблюдал в бинокль капитан и вспомнил в связи с этим картину одного художника. На картине был нарисован луг, на котором паслись обычные лошади, а поодаль от них стоял, печально и одиноко, синий конь, изогнув красивую шею. Он уже не рисковал приближаться к табуну, он привыкал к несправедливости и к тому, что он синий, как небо…

Скоро и чайка устала догонять подруг. Она села на воду, закачалась на ней ярким пятном и лишь иногда жалобно кричала. «Нырни же, дура, искупайся, — мысленно уговаривал ее капитан, — и ты опять станешь белой». И чайка нырнула. Капитан пожелал ей удачи, отнял от глаз бинокль и медленно пошел на другой конец мостика, где завлов Валерий Иванович по рации связывался со старшинами мотоботов и приказывал им поторопиться с возвращением на плавбазу.