Королевский краб - [63]

— Мы пока знаем, — сказал капитан крабовару и скупо, одними глазами улыбнулся, — что циклоны от нас далеко, но они могут изменить свое направление, и тогда… может поломаться план! Мы идем впритык из-за дурацкого начала путины.

— Возьмем, Ефремыч, — уверенно сказал крабовар. — Мы с вами вместе ходим какой год? Седьмой, и лишь однажды не взяли. Помните, пришли, а тут ледяные поля гуляют. Уйдут, мы сети поставим, а они возвратятся и собьют вешки. Сколько мы тогда сетей на дне оставили!

Капитан хорошо помнил ту путину, когда он решил — эта последняя. Ну его к черту, не работа, а карточная игра! А потом была еще хуже путина…

— Верно, хуже той путины не было. Казалось, уже все потеряно, но удача все же улыбнулась нам.

Крабовар согласно кивнул.

— Я помню, Ефремыч. Льды шли с Шелихова все плотнее и плотнее, словно наступала осень, а не лето. И если бы не южный циклон… как нас трепало!

Да, капитан помнил тот редкостный шторм и то, что после него, словно нарочно, ушли льды и хорошо пошел краб, но плана все равно флотилия не взяла, не хватало несколько сот ящиков консервов, которые он клянчил взаймы у капитана соседней флотилии и которые были ему обещаны, но дело поломал молодой принципиальный помполит. На следующий год на его флотилию шли неохотно, испугались его невезения, но он доказал, что с ним можно работать и делать план!

— Но у вас была другая удача, — намекнул крабовар, вспоминая, что после этой путины капитан женился на учительнице флотилии Маше. Ефимов промолчал. К чему объяснять даже уважаемому человеку, что иногда врет милая песенка: «Папа создан, чтобы плавать, мама, чтобы ждать». Папа-то плавает, но мама… Маше скоро надоело ждать Ефимова, и вот она…

От этой мысли капитан перескочил на следующую, имеющую связь с первой, но дело касалось довольно отдаленного будущего. Он решил, что в декабре, когда флотилия придет во Владивосток и когда плавзавод отправят в кругосветку — в Ленинград, на Адмиралтейский ремонтироваться, он не пойдет в отпуск. Он сам поведет судно вокруг Африки, обогнет Европу и пройдет в Балтику. В Ленинграде не соскучишься. Он забудется в работе и, быть может, найдет способ размагнититься, снять на берегу давнее внутреннее напряжение. Смена обстановки — лучшего лекарства еще не существует, когда в человеке от нервного перенапряжения появляется нечто вроде туго скрученной пружины. Так в котле накапливается пар, увеличивается давление при сильном огне, и плохо, если не сработает предохранительный клапан. Взрыв неминуем…

Уйдя в себя, в свои мысли, как улитка в раковину, Илья Ефремович сунул руки в карманы кителя и побрел дальше по судну, миновал третий трюм, из которого лебедчики выгружали грузила, передавали их на СРТ[4], пришвартованному к базе. Погрузкой командовал молоденький мастер. Он два года назад закончил рыбный техникум. Он метался от трюма к левому борту, зычно кричал в мегафон:

— Вира, вира помалу!

Затем груз майнали на палубу траулера, где бегали, заливаясь лаем, две собачки и сноровисто работали четыре матроса. Между мачтами траулера гирляндой висели завяленные рыбы. Илья Ефремович, бросив на них взгляд, сразу определил, что это крупная корюшка, жирная, нежная, с пивом — лучше не придумаешь! Капитан подумал, что, пожалуй, надо сказать старшей буфетчице Нине об этой корюшке, да пусть заодно поищет в своих запасах ящик японского пива, и тогда он позовет в гости председателя судкома Петровича и стармеха — хороших людей!

На корму капитан пришел через нижние вешала, где трудились распутчики сетей. На вешалах пахло йодом и было сыро. Под ногами хрустели раковины, подсохшие крабята и алыми пятнами разлились раздавленные веточки морского винограда. Распутчики работали в фартуках и в резиновых перчатках, которых всегда не хватало на путине. Они быстро рвались, за два-три дня, а по норме обязаны быть целыми десять дней. И капитан знал, сейчас рабочие начнут ему жаловаться, и он, страдая за людей, стыдясь своих нерабочих рук, велит позвать кладовщика, накричит на него. Кладовщик, как всегда, будет оправдываться, пожимать плечами. Капитан знал, что кладовщик тут ни при чем.

Есть норма, инструкция есть, в которой все указано, расписано. Она ограничивает всевластие капитана, который, однако, время от времени плевал на инструкции и нарушал их ради людей, ради дела.

Но на этот раз Илья Ефремович миновал вешала спокойно. Он показался людям или слишком суровым, или они были слишком заняты работой. Капитан спустился по трапу вниз, туда, где громыхали конвейеры, рекой лилась морская вода, — на завод. Здесь было женское царство. Одинаково одетые в оранжевые рыбацкие робы женщины и девушки в резиновых сапогах выбивали из панциря нежное красноватое мясо крабов, сортировали его, взвешивали и отправляли в цех укладки. А там уж стояли мастерицы одна к одной, только мелькали ловкие руки, наполняющие красивые банки мясом. Мясо они клали не как попало, а в строгом и определенном порядке, определенным рисунком. Консервы должны быть красивыми, аппетитными на вид, когда их вскроешь и развернешь пергамент.

В цехе, где банки запечатывали японские автоматические станки, Илью Ефремовича встретили простодушный мордвин мастер и худой старик, начальник цеха обработки. Они перед приходом капитана были заняты тем, что периодически выбирали наугад банки готовых, закатанных консервов и яростно вспарывали их, глядели швы, разворачивали пергамент и искали в нем дырочки. Наладчик станков стоял рядом, кричал, перекрывая шум машин: