Королевский краб - [31]

Молоденький мастер бился с кладовщиком и так и эдак, уговаривал его, просил, ругался, но все было без толку. Однако терять лишние руки, которые взялись выполнять невыгодную, презираемую работу, мастеру не хотелось. И пошел он в бухгалтерию, к экономисту, вместе с ними просмотрел все ценники, но… везде указывалось, что надо платить «хором». Тогда было принято соломоново решение: упрямому кладовщику объявили, что резка и привязка стоит одинаково, примерно одна десятая копейки каждая операция.

— Теперь будешь, Князев, работать?

— Буду, но только на одной операции. Кончики резать буду, а привязывать — хай другие, — объявил Амфибрахий. — До конца путины буду резать.

Весь плавзавод потешался над странным кладовщиком, но ему на это было наплевать.

— Черт с тобой, режь только кончики, — сказал мастер и тихо добавил, будто вслух подумал: — С паршивой овцы — хоть шерсти клок.

И кладовщик стал резальщиком кончиков. Уже на следующий день он принес мастеру несколько мешков кончиков, хмуро сказал:

— Тут ровно тридцать тысяч. Хошь — считай. — И хищно улыбнулся: — Скольки рублев я заработал?

Жеребчик только руками развел, ведь кладовщик завалил всю бич-бригаду кончиками. Бичи стали выполнять только одну операцию — привязку, и были довольны, их работа совсем упростилась.

— Как ты управляешься столько нарезать? — как-то спросил я его, но он отвел взгляд красноватых глаз в сторону.

— А тебе какое дело?

— Интересно ведь!

Он задумался, потом сказал:

— За интерес платить надо. — И предложил: — Давай сотню — узнаешь!

Но я чуть позже узнал все даром, случайно заглянул в кладовую и увидел…

Кладовщика Амфибрахием прозвали с легкой руки Кости Жданова. А дело было так. Не было работы, и бригада Аннушки в полном составе пришла ко мне в гости, расположилась на люке третьего трюма и мирно беседовала. Вылез из своей кладовки и Князев, присоединился к распутчикам, долго молчал, потом вдруг сказал:

— А я, братцы, ух как здорово заработал однажды на свиньях!

— Сколько? — ревниво спросил у него Костя, для которого деньги были не целью, а скорее средством, мостиком к своей квартире.

— Десять тысяч по-старому за одну осень, — со вкусом отвечал кладовщик. — Ох, потом я и гулял!

— Как же ты их заработал?

— Да этой самой кас… — кладовщик замолк, потому что не помнил названия дела, которым он однажды занимался так успешно. — В общем, я…

— Кас… кассы грабил? — язвительно спросил у него Генка.

— Ни боже мой! — обиделся Князев и замахал короткими руками. — Я целую тыщу отвалил одному врачу за науку, а потом за такой белый порошок — забыл его название, — за специальный ножик и за… кетгут!

Последнее, для большинства непонятное слово кетгут[3] он буквально выкрикнул с какой-то мстительностью и торжеством. Мол, вот вам, не такой уж я темный, как вам кажусь!

— А что такое «гут-гут»? — спросила, шмыгая носом, одна из близняшек.

Князев молчал.

— Немецкое слово, — сказала Настя.

— Переводится как «хор-хор», — снова съязвил Генка.

— Дураки все вы, — с презрением сказал кладовщик. — Это такие нитки. Хранятся они в запаянных стекляшках, в чистом спирту. Понятно?

Вся бригада Анны подавленно молчала, а я, стоя чуть в стороне, задыхался от сдерживаемого смеха. И начал понимать, чем занимался кладовщик, а он продолжал со вкусом объяснять:

— Спирт я, братцы, выпивал, а кетгутом шил.

— Что ты шил? — спросил с нетерпением кто-то.

— Раны у свиней. Я же их, это… кас… в общем, лишал! Ножиком резал и лишал. За каждое лишение пятьдесят рэ старыми. За день обойду дворов десять или пятнадцать, и в кармане — куча денег.

— Да, дело у тебя было прибыльное. А чего ты его бросил?

— Свиньи стали дохнуть после лишения. Ну, а с хозяевами всегда был такой уговор: я несу ответственность. Сдохла после лишения — плати. И я честно платил, потому что кетгут, который дал мне врач, кончился и я стал шить дратвой, вымоченной в водке. Разом ничего, а разом дохли эти проклятые свиньи. Когда кончился порошок, совсем высокая смертность стала. А когда я специальный ножик потерял, бросил лишением заниматься.

— Все понятно, — забасил Костя, который, кажется, вместе со мной понял, чем занимался Князев на дальних хуторах. — Вначале у тебя кетгут кончился, затем стрептоцид, а потом и ланцет потерял, кас-с-стратор ты липовый!

Вся бригада дружно рассмеялась.

А кладовщик начал мечтать:

— Брошу я это море! Я на суше не пропаду. Вот куплю струменты, как у настоящего врача, и снова начну лишать!

— Теперь по старинке не кастрируют свиней, — серьезно сказал Костя, и глаза его хитро засверкали. — Теперь это делают по-другому.

— Как? — оживился кладовщик. — За интерес платить надо.

— Сколько?

— Недорого. Красненькую всего!

Князев торопливо зашарил в карманах, вытащил десятку и потянул Жданова в сторону: мол, я плачу «за интерес», мне одному и говори, нечего другим знать, как кастрируют свиней нынче, в век космических кораблей.

— Да пусть все знают, — сказал Костя. — А ты десятку спрячь. Сейчас, брат, кастрируют свиней только… — он запнулся и затем выпалил: — Только амфибрахием!

— А какой он из себя этот… амфи…?

— Дуролом, — вдруг встала и жестко заговорила Анна. — Эх ты, Амфибрахий!