Королевская примула - [65]

Буду чрезвычайно рад переписываться с Вами. Если Вам это не покажется скучным и бесполезным занятием, напишите мне, пожалуйста.

С пожеланием счастья Джекоб Харрисон,

Кингстоун, 12, Лондон, Англия».

— Лиана хотела все это выкинуть, — сказал Петрэ, — как-никак переписка с заграницей: мало ли что подумают, если найдут. Но я запретил. В таких делах мое слово закон, всегда будет так, как я захочу, — торопливо продолжал Петрэ, пользуясь тем, что Лиана задерживалась на кухне. — Ну что, прав я был, когда говорил — не годится забывать родственников и воротить от них нос при встрече? Молодой ты еще, горячий, многого не понимаешь.

— Ты всегда был любвеобильным родственником.

Всегда было приятно знать, что ты где-то рядом и чувствовать твое тепло.

— Ладно, ладно, знаешь поговорку — кто старое помянет, тому глаз вон.

— А я и не собираюсь вспоминать старое. Ты мне можешь помочь, а я в долгу не останусь. Поищи в своих шкафах и комодах, вдруг осталось что-нибудь от переписки деда.

— Приходи, приходи, может быть, найдем, — загадочно сказал Петрэ.

— А это письмо я могу взять с собой?

— Лучше бы снял копию, вдруг пригодится… А впрочем, бери.

Несколько следующих дней мы с Шалвой занимались топонимикой. Мы взяли большую карту Испании и большую карту Грузии и положили их на пол, и маленький круглый Шалва, то и дело поправляя очки, шариком медленно-медленно передвигался по карте Испании, время от времени называя местности, реки и поселения, которые казались ему заслуживающими внимания.

Мы взяли большую карту Испании и большую карту Грузии и положили на пол; и маленький круглый Шалва шариком передвигался по карте Испании, время от времени называя местности, реки и поселения…

— Река Арагон, — говорил он.

— Есть, — отвечал я, как на перекличке. — Арагви. Подойдет?

— Весьма возможно. Кстати, если мне не изменяет память, Страбон называет Арагоном одну из рек Кавказской Иберии. Не имеет ли он в виду Арагви?

— Гениста, — продолжал Шалва, мусоля карандаш. Карандаш был химическим, губы у Шалвы стали синими-синими, я несколько раз просил его не брать карандаш в рот, он обещал и тут же забывал. Тогда я легким усилием вытянул карандаш из его руки и заменил простым — пусть сосет себе на здоровье.

— Что ты там даешь взамен Генисты?

— На карте у меня ничего похожего нет. Но рядом с Сухуми есть местечко Гумиста. Сгодится?

— Предположим. Поехали дальше. Называю: горное плато Месета, высшая точка 2316 метров.

— Ну тут вполне достаточно иметь даже такую сообразительность, как у тебя, чтобы назвать хребет Месхети в южной Грузии.

— Возбуди свою единственную извилину и припомни что-нибудь похожее на Рио-Тинто, реку в Андалузии.

— Рио… рио… Риони.

— Браво, старикашка, а теперь что-нибудь похожее на Эбро, реку, омывающую с юга землю басков.

— Эбралидзе Арчил, — в темпе блица назвал я чемпиона Грузии по шахматам и получил линейкой по затылку.

— Ты когда-нибудь научишься заниматься чем-то серьезно более пятнадцати минут? — менторским тоном спросил Шалва, Его медом не корми, дай только порассуждать о ближнем и его недостатках.

Свой следующий визит Петрэ я нанес вместе с Шалвой, Шалва по причине близорукости имел обыкновение, прежде чем вступить в разговор, как бы обнюхать собеседника, решая, стоит ли иметь с ним дело. Судя по всему, Петрэ не слишком повезло. Шалва независимо и холодно протянул ему руку.

Петрэ совсем некстати спросил — не родственник ли он того Дзидзидзе, который до революции имел табачную лавку на Кирочной, выдавал обыкновенный имеретинский табак, примешивая к нему что-то, за турецкий самсун и был однажды нещадно бит, Петрэ обладал даром непринужденно завязывать знакомства. После этого, по-моему, он окончательно опротивел Шалве.

— Нет, я не имел чести иметь таких родственников, — ледяным тоном ответил великий стилист Шалва Дзидзидзе.

Вошла Лиана в парчовом халате, подпоясанная хевсурским кушаком. Сердечно поздоровалась, она все теперь делала сердечно, сердечно поставила на стол чай и вазочку с кизиловым, слегка засахаренным вареньем и приветливо сказала «Угощайтесь». После чего налила себе в блюдечко чай и начала пить его, отставив мизинец в сторону.

— Так вот, оказывается, тут было еще одно письмо из Лондона от Харрисона. Я думал, что оно запропастилось, но вчера пошарил в сундуке и нашел его. Прочитал. Любопытно, любопытно. Я пожалел, что стал экспедитором, а не историком или даже писателем. Написал бы…

— О, у Петрэ большой литературный талант, — скрывая восхищение, сказала Лиана. — Он показывал мне некоторые свои заметки, прежде чем отправить их в «Тартароз», было очень живо написано… Даже письмо прислали. На бланке. Просили писать еще. Значит, понравилось.

— А опубликовали? — не совсем тактично поинтересовался Шалва.

Петрэ перевел разговор на Харрисона:

— Посмотрите, оно пришло уже после того как началась война, в сентябре 1914 года. И шло два месяца.

— Что уткнулся? — спросил меня Шалва. — Читай вслух.

«Многоуважаемый господин. Я в чрезвычайной степени благодарен Вам за ответ, а также за те сведения о современных взглядах на историю грузинского языка, которые меня заинтересовали весьма и заставили еще раз подумать о том, как важна кооперация в нашем деле. Я молю бога, чтобы он помог мне встретиться с Вами и повести дело, значение которого в наши дни не очень легко оценить.