Королевская аллея - [19]

Сам писатель — лучший рассказчик нации, автор «Будденброков», «Волшебной горы», «Королевского высочества», за которым исподтишка наблюдали многие гости, хоть и не собирались нарушать его право на анонимность, — тоже отнюдь не казался высокомерным ханжой. Спускаясь утром по лестнице в зал для завтраков, Томас Манн обычно насвистывал какую-нибудь мелодию, потом с блеском обезглавливал яйцо и подкладывал на тарелку младшей дочке ветчинный рулетик, который та с аппетитом съедала. Клаус тоже иногда посматривал в сторону знаменитого автора. Томасу Манну, казалось, нравился этот восхищенный взгляд, но мгновение спустя он уже со страдальческой миной отирал губы салфеткой. — Как проводил этот писатель свой отпуск? Он редко бездеятельно наслаждался, устроившись в плетеном шезлонге, свежим воздухом, морем и открывающимся дальним видом. По большей части читал. Делал пометки на колеблемых ветром листочках бумаги, бессчетные. Заложив руки за спину, прогуливался в легком костюме вдоль пенной каймы прибоя и глубоко втягивал ноздрями пряный воздух… Не заплывайте далеко! Здесь так легко обмануться. Морские течения коварны. Клаус поначалу не понял, кто это крикнул. Всмотревшись, он увидел светлую фигуру. На солнце блестели, мерцали стекла очков. — Я буду осторожен, это пришло ему в голову как единственный подходящий ответ. Томас Манн кивнул, даже вроде бы приветственно махнул рукой.

— Он меня понял, — сказал Клаус Хойзер Анвару, который сообразил-таки, о ком идет речь, — прежде чем сам я понял себя. Остров Зильт. Я охотно сидел или лежал поблизости от его шезлонга. Не знаю почему, рядом с ним я чувствовал себя защищенным. Трудно сказать, откуда взялось это чувство. Мне он представлялся стариком — ему было больше пятидесяти. Я чувствовал, что от него исходит робкая доброта. Однажды он предложил мне один из своих сандвичей, завернутых в салфетки. Спросил, кем я хочу стать. Коммерсантом, ответил я. — Это хорошо, дорога открывается идущему, одобрил он такой выбор. И рассказал мне, как очень давно впервые пережил встречу с Балтийским морем: как ощущение праздника. Его душу переполняли запах водорослей и мягкий шум прибоя. Понимал ли тогда хоть кто-нибудь, спросил он, какое это счастье? Там был морской храм, то есть павильон, с нацарапанными внутри, на стене, надписями, инициалами, сердцами, даже стихотворными строчками… Я уже точно не помню, что именно он говорил. Подошла госпожа Манн и напомнила ему, что пора обедать. Перед своим отъездом оба они пригласили меня в Мюнхен. И я действительно побывал в гостях у Томаса и Кати Манн, после чего стал для своих одноклассников каким-то волшебным существом.

— Кошка, — уверенно сказал Анвар. — Пантера.

— Я, между прочим, считался чертовски красивым. Во всяком случае, часто такое слышал. Изящный. Стройный. Со стальными, благодаря плаванью, мускулами. Глаза еще чернее, чем у госпожи Манн, которая всячески вокруг меня хлопотала, но потом внезапно уходила в свою комнату. Второй завтрак с ростбифом, поездка к озеру Тегернзее…

— Более дикие глаза. Глаза юношей.

— Как источники юности. Бездонные. Обещающие силу и жизнь.

— И оно случилось.

— Я не мог заранее это предвидеть, Анвар. Или все же предвидел?

— Ты предчувствовал, кент. — Откуда индонезиец, при всей его способности к языкам, мог узнать это редкое теперь слово, в котором присутствует и оттенок уважения к каким-то поступкам или к дерзости? — Твою лучшую историю.

— Мою? — Тот поцелуй… Он теперь так далеко.

— Поцелуй всегда красиво. Поцелуй остается в мире.

— Он мне потом написал на Суматру. Может быть, тайком. Из эмиграции.

— Хорошо хранить. Наверное, очень ценно. Для будущего.

Два господина, оставив за спиной афиши фильмов, пересекли канал Королевской аллеи возле Тритонового фонтана. Анвар уже представлял себе, как в конце этого проспекта они увидят роскошное купольное здание, наподобие пагоды или мечети, с колоннадами и молитвенным двором. Клаусу Хойзеру было не по себе: болели ноги, хотя протестующие родительские голоса для него отзвучали. А может, и не отзвучали, если подумать. Они все вместе еще пойдут на «Фиделио», с прославленной певицей Мёдль как исполнительницей главной партии. Для Анвара это станет событием: впервые в жизни дирижер, оркестр, овации… Но сейчас главное — избавиться от чемоданов, вылущить себя из пальто. Тело уже привыкло к здешним летним температурам. Удобный номер на двоих — если гостиничный администратор в этой пост-тирании согласится предоставить таковой двум джентльменам, — к счастью, уже недалеко.

— Мы теперь насладимся покоем, Анвар.

— I hope so[12].

— И совершим прогулку на пароходе.

— И посетим the cathedral[13].

— Он находится в Кёльне.

— I don’t тind[14].

— И еще давай напишем открытку славному Мистеру Генри.

— Он будет очень-очень рад, — поддержал эту мысль Анвар и живо представил себе бармена отеля Old Victorian: как он стоит возле миксера и с изумлением разглядывает открытку со авиа-штемпелем, на которой изображена гигантская рейнская винная бочка^{85} или, к примеру, легендарный Западный вал^{86}.

— He will show it to everyone[15]