Королевская аллея - [134]

Шрифт
Интервал

, наверное, — форменная западня. А вот Сиам до сих пор украшает себя королевским двором>{503}, в ритуалы которого мог бы встроиться, с выгодой для себя, и такой, как я, представитель обедневшего дворянского рода.

— Вы это не я?

— Простите, сударь?

— Вы, думаю, так или иначе найдете для себя место.

Они уже достигли партерного этажа.

— Если позволите, я принесу вам носки? Темно-зеленые или, лучше, какого-нибудь нейтрального цвета. В Бюро находок можно найти любые.

Клаус Хойзер обернулся, сказал, что не надо — сейчас достаточно тепло; и Арман поехал наверх.

Вестибюль кажется вымершим. Только в каморке портье горит свет. Ни одна из бледных теней не шелохнулась. Стрелки знакомых часов, с дыркой от пули в циферблате, показывают четыре с чем-то. Газеты выложены. Интересно, это уже новые? Может, там и сообщения из дома есть?

— Я нуждаюсь в какой-то радости.

Клаус приблизился к тяжелому креслу с клубами сигаретного дыма над ним.

— Ты заставляешь себя ждать.

— Мне было как-то не по себе. После напряженного вечера.

— Я редко могу рассчитывать на нормальный сон.

— Но вам надо отдохнуть. Вам вскоре предстоит путешествие.

— Все еще продолжать жить, это неправильно: прежде всего потому, что неправилен сам мой образ жизни. Принимать пищу для меня тягость и мука. Мое единственное удовольствие — курить и пить кофе, а то и другое вредно. Впрочем, и сидеть, согнувшись над письменным столом, тоже вредно. Но так уж получается, если ты пережил самого себя. Вагнер, когда ему было около семидесяти, написал свое финальное произведение, «Парсифаля», и вскоре после этого умер. Я, примерно в том же возрасте, написал книгу с моими заключительными выводами, «Доктора Фаустуса», произведение предельное во всех смыслах, — но продолжал жить. «Избранник», все еще весьма занимательный, и «Обманутая» — это уже сверхкомплектные поздние дополнения, необязательные… То, что со мной происходит сейчас, — своего рода после-жизнь. Однако тебя это не должно огорчать.

— Меня это огорчает.

— Разве вся моя жизнь не была мучительна? Нечасто, наверное, встречается столь неразрывное переплетение боли и блеска.

— Именно в такой последовательности? — спросил Клаус.

Томас Манн улыбнулся. Хойзер занял место в кресле рядом с писателем. Тот был одет корректнее, чем он сам: в костюм с безупречно заглаженными складками. Листки бумаги грозили соскочить с подлокотника, и Хойзер их подхватил.

— Это наметки для речи о Шиллере, на следующий год.

— Тогда вам будет… дважды сорок лет.

— Дружелюбные шутки здесь неуместны, молодой человек. Восемьдесят! Поздравители и благодарственные письма нанесут мне последний удар. Но я придумал такой сценарий… — Томас Манн с сосредоточенным видом выпустил струю дыма в камин. — Пригласить каждого, кто ко мне хорошо относится, на бокал портвейна и кусок торта.

— Хм, столько кондитеров не сыщется во всем Цюрихе. А портвейн нынче уже выходит из моды.

— Ты сам видишь, как время меня обгоняет.

— Последний бюргер никогда не умрет.

— Ах, Клаус Хойзер, если бы ты всегда меня утешал… Как я сегодня засну?

По ногам дуло. Хойзер поднял глаза.

— Простите, я без носок, из-за своей безалаберности.

— Безалаберность, полное безобразие, — это что я сижу здесь, а не у себя в комнате, где ночь шумит в моих больных ушах; что я отважился высунуть нос наружу: я даже дневнику не могу такое доверить.

Ночной портье согнулся в кривом поклоне и скорее зевнул, чем осведомился (но и на том спасибо):

— Что-нибудь из холодильника? Дортмундер>{504} или минералку?

— Зельтерскую, пожалуйста, — быстро откликнулся Хойзер, потому что в этот нечеловеческий час и вопрос, и сам стиль обращения, казалось, повергли Томаса Манна в ступор.

— Жизнь Микеланджело поддерживала только красота, которую он видел и увековечивал>{505}. Всё остальное было в его представлении мусором и шумом. Я же задыхаюсь от бесконечных обязательств и чествований. В чем я нуждаюсь, так это глубокая радость. Иначе у меня ничего больше не получится.

— Но я ведь здесь, — отважился дерзко заявить Клаус Хойзер. — Мы оба, правда, слегка изменились, но я все тот же морской дух Экке Неккепенн, и плаваю я по-прежнему хорошо.

— Мне трудно выдерживать твой взгляд.

— Ах, не волнуйтесь так, дорогой мой сударь. Если хотите получить удовольствие, мы можем немного прогуляться и глотнуть свежего воздуха, господин нобелевский лауреат. А этим — собравшимся — вы сегодня хорошо объяснили, что должна быть Европа, а не балаганный трезвон.

— Прогуляться по улице?

— Такое случается.

— Миляйн и малышка Эри ничего не знают.

— Это тоже вполне в порядке вещей.

— Что за ночь!

— Достойная того, чтобы попасть в книгу.

— Он лихой, всегда был лихим, когда чувствовал себя хорошо.

— А в другое время — скорее робким.

Пока ночной портье, вернувшийся со сдачей и напитками, мимоходом нажимал на кнопку, открывающую дверь, и старые знакомые спускались по двум ступенькам, уже вынырнул, как из под земли, водитель такси, даже обогнул машину и распахнул дверцу.

— В Бенрат? — спросил Клаус и радостно повторил: — Бенрат. Там я знаю одну калитку в оранжерею, которая всегда открыта. Восход солнца великолепен. А сам завтрашний день… с ним мы уж как-нибудь справимся.


Еще от автора Ханс Плешински
Портрет Невидимого

Автобиографический роман «Портрет Невидимого», который одновременно является плачем по умершему другу, рисует жизнь европейской богемы в последней четверти XX века — жизнь, проникнутую духом красоты и умением наслаждаться мгновением. В свою всеобъемлющую панораму культурного авангарда 1970–1990-х годов автор включил остроумные зарисовки всех знаменитых современников, с которыми ему довелось встречаться, — несравненное удовольствие для тех, кто знаком с описываемой средой. Перед читателем разворачивается уникальный портрет эпохи, культивировавшей умение превращать жизнь в непрерывный праздник, но вместе с тем отличавшейся трагическим предощущением заката европейской культуры.


Рекомендуем почитать
Подменыши

О неформалах и нонконформистах. Роман в 2009 году вошёл в длинный список премии «Национальный бестселлер», а также получил премию журнала «Роман-Газета» в номинации «Открытие года». В полной версии публикуется впервые.


Половецкие пляски

Повести и рассказы, вошедшие в сборник, читаются как единое повествование о житье-бытье компании молодых людей, у которых свои правила, свой язык, своя система ценностей и свой набор житейских мудростей, зачастую парадоксальных. Например: жизнь слишком важна сама по себе, чтобы относиться к ней серьезно, а потому потерявший всегда в выигрыше — даже если все не ладится, даже если мучают неустроенность, безбытность, непонимание близких.Так они и живут, — то ли вечный карнавал, то ли неостановимая карусель бытия.


Упирающаяся натура

Литературный критик, который не нуждается в представлениях. Свод блестящих и парадоксальных эссе от Пирогова, где читателю постоянно задают грозные и ехидные вопросы, на которые он не в состоянии ответить.


Отель на перекрестке радости и горечи

Романтическая история, рассказанная Джейми Фордом, начинается с реального случая. Генри Ли видит, как открывают старый японский отель «Панама», который стоял заколоченным почти сорок лет. И это событие возвращает Генри в прошлое, в детство, в сороковые годы. Мир юного Генри — это сгусток тревог. Отец поглощен войной с Японией, и ничто его больше не интересует; в своей престижной школе Генри — изгой, поскольку он там единственный китаец, а на улицах его подстерегает белая шпана. Но однажды Генри встречает Кейко, юную японку, которая смотрит на мир куда более оптимистично, хотя у нее-то проблем не в пример больше, ведь идет война с Японией.


Летящий с ангелом

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Человек, рожденный на Царство : [12 радиоспектаклей] ; Статьи и эссе

В книгу английского писателя и богослова Дороти Ли Сэйерс вошла радиопьеса "Человек, рожденный на Царство" и ряд статей и эссе.