Королева Таврики - [13]

Несмотря на ранний час, в лавке Эрмирио было уже несколько посетителей; причем, казалось, они пришли сюда не за лекарствами, а чтобы побеседовать. В первую минуту Марина даже растерялась, увидев здесь трех молодых латинян, двое из которых, судя по всему, прибыли на том самом корабле, что вчера был допущен к разгрузке в порту Кафы.

Девушка нерешительно остановилась в затемненном углу возле порога, так что латиняне, собравшиеся вокруг аптечного прилавка, за которым восседал Эрмирио, не сразу заметили посетительницу и продолжали разговор.

— Так ты говоришь, Донато, обманули тебя генуэзские купцы? — с усмешкой спрашивал Эрмирио одного из латинян, стоявшего к Марине спиной. — И как именно? Небось, надули на торговой сделке? Они известны своим плутовством и жадностью.

— Обманули, но не только в торговых делах, — был ответ. — Так меня запутали, что готов бежать от них на край света.

— А что удивительного? — заметил другой итальянец, стоявший боком к двери. — Как писал Данте в «Божественной комедии», самые нижние круги ада заняты генуэзцами, которые сплошь — мерзавец на мерзавце.

— Но-но-но, не мажьте всех генуэзцев черной краской! — предостерегающе поднял палец третий латинянин, лицо которого показалось Марине знакомым. — Я ведь тоже родом из Генуи! А этот ваш Данте, наверное, желчный и высокомерный зазнайка, как большинство флорентийцев!

Марина вспомнила, что этого генуэзца зовут Лукино Тариго и он лет пять назад прославился тем, что с отрядом авантюристов на одной вооруженной фусте[8] прошел через Керченский пролив в Азовское море, до устья Дона, затем реками добрался до Каспия, грабя все встречные суда, но сам был ограблен по пути домой не то калмыками, не то татарами. Тогда многие горожане ходили смотреть на отчаянного морехода, которому явно нравилось находиться в центре внимания. Марина была в то время еще подростком, но запомнила, как Андроник говорил Таисии: «Неудивительно, что пират бахвалится и чувствует себя героем: ведь латиняне вообще не считают пиратство зазорным, лишь бы этот промысел приносил доход. Консул даже по уставу обязан поощрять таких головорезов. Еще бы! Ведь половина пиратской добычи должна передаваться генуэзской общине».

А отец Панкратий, священник церкви Святого Стефана, в которой Марина любила разглядывать фрески, добавил к словам Андроника: «Эти паписты не лучше турецких пиратов. У них даже монахи-иоанниты[9] промышляют по правилам corso[10]. А чем корсары отличаются от обычных разбойников? Только тем, что действуют под покровительством своих государей безбожных». Марина тогда еще многого не понимала, но догадалась, что отец Панкратий, православный грек, питает к латинянам стойкую неприязнь и, наверное, у него есть на то особые причины.

Такие воспоминания промелькнули перед ней, когда она узнала Лукино Тариго и слегка удивилась, что этот довольно невзрачный и малорослый человек имеет славу храбреца и заводилы. Двое его молодых собеседников выглядели гораздо представительней, но Марина не успела их толком разглядеть, поскольку в этот момент посетители аптечной лавки ее заметили и ей показалось зазорным смущаться и стоять в дверях, а потому она решительно шагнула вперед.

— О, да здесь на пороге красавица, а вы рассуждаете о каком-то Данте и прочих непонятных ей вещах! — воскликнул Лукино Тариго, повернувшись к девушке с таким видом, словно хотел заключить ее в объятия.

— Отчего же непонятных? — пожала плечами Марина и, обойдя Тариго, приблизилась к прилавку. — Мне известно, что Данте — итальянский поэт, но не генуэзец родом.

— Да, он флорентиец, как и я! — воскликнул тот, который приводил слова Данте о генуэзцах. — Не ожидал, что здешние девушки наслышаны о наших поэтах.

— Может, и не все девушки, но эта — уж точно образованней иных флорентийских мадонн, — с лукавым прищуром заметил аптекарь, который хорошо знал и Марину, и всю семью Андроника.

— Почему же я ее раньше не встречал? — молодцевато подбоченясь, спросил генуэзец. — Разве справедливо, что эта милашечка до сих пор не знакома с храбрым корсаром, который может увезти ее отсюда за море, в край чудес?

— Это вы о себе говорите, Лукино Тариго? — усмехнулась Марина. — Уж не в те ли степные края вы хотите меня увезти, где вас пять лет назад ограбили кочевники?

Генуэзец слегка опешил, а флорентиец, хлопнув его по плечу, рассмеялся:

— Ну что, получил отпор, гуляка? — и, обращаясь к Марине: — Но как вышло, синьорина, что вы знаете его имя, а он ваше — нет?

— Наверное, так судьбе было угодно, — слегка улыбнулась девушка.

При этом она небрежно повела глазами в сторону собеседника и отметила, что молодой флорентиец не то чтобы красив, но приятен. Его тонкий стан был затянут в камзол дорогого сукна, черные волосы волнами ниспадали из-под круглой шляпы с закинутыми на плечо концами разноцветных тканей. Длинный нос, приподнятые брови и чуть прищуренные глаза придавали его лицу добродушно-насмешливое выражение. Впрочем, сам флорентиец не особенно заинтересовал Марину, но, повернувшись к нему, она невольно задержала взгляд на стоявшем рядом с ним третьем посетителе лавки, которого аптекарь назвал Донато. Ей показалось, что в гордой осанке этого высокого плечистого латинянина, в твердой лепке его мужественного лица, обрамленного крупными завитками темно-каштановых волос, в проницательном взгляде больших черных глаз, в слегка ироничном изгибе четко очерченных губ есть нечто особенное, отличающее его от других итальянцев, виденных ею на улицах Кафы. Почему-то Марине вдруг вспомнились старинные скульптуры и вазы с изображениями эллинских и римских богов и героев. Ей всегда казалось, что нынешние греческие и итальянские купцы, по большей части суетливые и хитроглазые, мало напоминают своих величественных предков. Но облик этого приезжего латинянина словно был отмечен знаком древней породы, берущей начало от каких-нибудь исполненных достоинства патрициев или монументальных центурионов. Даже его строгая темная одежда подчеркивала это впечатление.