Королева красоты Иерусалима - [43]

Габриэль осторожно переворачивает ее на бок, прижимается к ее спине и пытается войти сзади, как собаки во дворе. Он пытается войти в нее, но у него не получается. Он ничего не говорит, только крепко прижимает ее к себе, одна рука у нее на животе, вторая пытается снова. Роза суха как пустыня; так много времени прошло с тех пор, как он в последний раз приходил к ней в постель, что она совсем высохла. Ей больно, ужасно больно, но она кусает губы и не издает ни звука. Третья попытка тоже не удается. Она пугается, что он прекратит попытки и уйдет на свою кровать. Нет, она должна спать с ним! Она обязана жить с ним супружеской жизнью! Это ее единственная возможность удержать его, чтобы он не бросил ее, не променял на другую, не вышвырнул ее на улицу. Господи, только бы он не устал и не ушел на свою кровать, не оставил бы ее вот так…

Роза не знает, кто эта женщина, которая сейчас поворачивается к Габриэлю и говорит ему: лучше вот так, ложится на спину, раздвинув ноги, берет его член руками и вводит его себе между ног, Он гладкий на ощупь, но твердый и устойчивый, она держит его так, чтобы он не выскользнул из рук, не съежился, вводит его глубоко-глубоко в себя и выгибает спину. Габриэль крепко держит ее за плечи, она чувствует, как напряглись его мускулы, он входит в нее глубоко, еще глубже. Еще чуть-чуть – и он переломает ей все кости. Она зажмуривается и кусает губы, сдерживается, чтобы не закричать, чтобы он не понял, что причиняет ей боль, и не вышел бы. И он входит в нее снова, и снова, и снова, пока наконец не издает сдавленный крик и падает на нее словно в обмороке.

Он тяжелый, Роза с трудом дышит под ним, все внутри жжет как огнем, но она улыбается: наконец-то она с мужем, наконец-то, спустя два года, они делают то, что ее соседки делают со своими мужьями каждую ночь. Наконец-то она тоже сможет жаловаться на своего трончо[48], который не дает ей спать по ночам, как жалуются соседки, когда встречаются под деревом у колодца во дворе.

Не проходит и пяти минут, как Габриэль уже похрапывает. Роза осторожно пытается выбраться из-под распростертого на ней тела, это его будит, он встает с постели, даже не взглянув на нее, и уходит на свою кровать в другом конце комнаты.

Через девять месяцев после этой ночи родилась Рахелика.

Когда муж сказал Розе, что новорожденная будет названа в честь ее матери Рахели, мир ее праху, не было никого счастливей ее. Она не спросила, а он не объяснил, как получилось, что и вторую дочь он не назвал в честь Меркады. Она благодарила Всевышнего за то, что он наградил ее здоровой дочерью, а мужа – за то, что он оказал честь ее покойной матери.

А Габриэль был просто не в состоянии дать девочке имя своей матери. Когда он навещал мать в Тель-Авиве, она ни разу не спросила его, как поживает Луна, и тем более – как себя чувствует беременная Роза. С чего бы давать ее имя дочери? Даже когда он специально отправил своего брата Мацлиаха в Тель-Авив, чтобы сообщить Меркаде, что у него родилась вторая дочь, она не соизволила сесть в автобус и приехать в Иерусалим, чтобы своими глазами увидеть новую внучку.

Его сестра Аллегра приехала, зять Элиэзер приехал, его брат, все родственники, даже самые дальние, приехали тоже. А мать даже не передала через Аллегру поздравления с новорожденной.

– Ах, – вздохнула Аллегра, – не жди ничего от нашей матери, она женщина немолодая и упрямая, пусть у тебя сердце не болит из-за ее глупости.

– Если так, – сказал он сестре, – я упрям не меньше.

И в эту минуту он решил назвать свою вторую дочь Рахелью в честь покойной матери Розы.

Три года исполнилось Луне, когда родилась ее сестра, и, на удивление, она с первой же минуты привязалась к ней всей душой. Все страхи Розы, что избалованная девочка не захочет делить любовь отца с новым ребенком, улетучились при виде любви, которую Луна расточала малышке.

– Ну ты видела эту фляку? – говорила она соседке Тамар. – Видела, как она любит сестру?

– Да, прямо конец света, – смеялась Тамар. – Кто бы поверил? Она ведь любит только себя.

– И еще своего папочку, чтоб он был здоров, – добавляла Роза и поглядывала на дочь, качавшую колыбельку Рахелики и напевавшую ей детские песенки.

А Габриэль теперь был счастливым отцом двух дочерей, он делил свою любовь между ними поровну, хотя все равно – так чувствовала Роза – питал бóльшую слабость к фляке. Возвращаясь из лавки, он спешил к дочерям; он поднимал одной рукой Луну, а второй гладил малышку.

– Рахелика не то что Луна: легкий ребенок – ест и спит, – говорила Роза. – От нее и писка не услышишь, не сравнить с флякой: та плакала целый день, а голос у нее – как будто котенок мяучит, ни днем ни ночью не было покоя, и все время хотела на руки. А Рахелика только глаза откроет – я ей сразу тетас[49] в рот, и сосет, пока снова не уснет. Эта девочка – чистое золото.

И Тамар кивала, соглашаясь с каждым словом. Она была самой ближней соседкой и хорошо помнила, как бесконечно плакала Луна и как Габриэль расхаживал с ней на руках по двору ночами напролет. Они оба не давали спать соседям. «Дио мио, – шептала Тамар на ухо мужу, – этот ребенок сведет всех нас с ума». А теперь – маленькая Рахелика, тихая, ее и не слышно, слава богу, ну и хорошо, Роза тоже заслуживает немного радости.