Королева красоты Иерусалима - [136]

Когда доктор Каган узнала, что у Рахелики дома грудной ребенок, то запретила ей приходить в больницу: она может заразиться и заразить Боазико. И теперь бедняжка каждый день приходит и стоит во дворе, а Бекки берет малышку на руки и подносит к окну, чтобы Рахелика могла ее увидеть. И только потом Рахелика идет к Луне и сидит у ее кровати.

Луна не знала о состоянии Габриэлы. На семейном совете было решено ничего ей не рассказывать. Она и так просила не приносить ей ребенка, она и так была поглощена своей болью и своими неприятностями и ни о чем не спрашивала. Вот когда окончится война, когда Луна выздоровеет и Габриэла выздоровеет тоже, – вот тогда и расскажем ей, думала Рахелика. Все будет хорошо, Луна проторит дорожку к дочке, они еще наверстают упущенное.

Состояние Габриэлы все ухудшалось, и сердце Давида готово было разорваться, когда он брал ее на руки. Она больше не плакала – не было сил. Ее милое личико пожелтело от постоянной боли, в глазах читалась апатия. Малышка больше не смеялась, завидев его, не тянулась к нему, чтобы он взял ее на руки. И он не мог этого выдержать и плакал как ребенок. О господи, Бекки всего пятнадцать лет, а по сравнению с ним она стойка как кремень. Да и другие женщины семьи Эрмоза – Рахелика и Роза – мужественней, чем он. А он размякает как женщина, когда дело касается его дочери. Он не знает, за кого больше волноваться – за жену или за дочь, за кого в первую очередь молиться. И вместо того, чтобы молиться, он плачет. Не в темноте, не тайком – открыто: держит на руках умирающую дочь, прижимает к себе маленькое тельце и безутешно плачет.

Бекки спешит забрать у него Габриэлу. Она ничего не говорит, не пытается его утешить, успокоить, просто молча берет ребенка. Давид целует Габриэлу в лобик и выходит из палаты, торопливо сбегает по лестнице, почти бежит – прочь из больницы, он не в состоянии выносить этот смертный ужас, которым пропитан здешний воздух.

Из-за болезни Габриэлы ему пришлось отказаться от службы в охране и обороне, теперь он курьер, развозит на мотоцикле уведомления между постами. Он заводит мотоцикл, но вместо того, чтобы вернуться в штаб, едет куда глаза глядят. Проехать можно не везде, некоторые улицы перегорожены. Ощущение заброшенности исходит от Иерусалима. Город выглядит как после землетрясения – развалины, клубы дыма, люди бродят как тени, ища убежища от падающих с неба снарядов. Центр города обстреливают каждый день, всегда шумные и бурлящие улицы Яффо, Бен-Иегуда и Кинг-Джордж опустели. Решетки магазинов опущены, окна домов темны, никто не входит и не выходит.

Бесцельная езда не только не помогает ему – наоборот, еще больше угнетает. Он потерпел поражение, Иерусалим потерпел поражение. Арабский легион захватил Атарот и Неве-Яаков. Кибуц Бейтха-Арава возле Мертвого моря тоже покинули жители. Старый город пал, и, если не случится чудо, падет и Новый город.

Если бы через месяц после того, как я заболела дизентерией, не была проложена Дерех-Бурма[102], вряд ли я бы выжила. Как только была прорвана блокада Иерусалима, в город доставили лекарства. Постепенно мне становилось лучше, я начала есть, прибавлять в весе и, как это бывает с малышами, ко мне сразу же вернулись жизнерадостность и жажда жизни. Теперь, когда отец приходил меня навестить, я издавала радостные вопли, размахивала ручками и смеялась, а он зарывался лицом в мой животик, смешно мурлыкал, подбрасывал меня вверх и был безмерно счастлив.

После двух месяцев, проведенных в больнице, я вернулась домой. Радость от моего возвращения была единственным просветом в жизни семьи Эрмоза в те дни. Мамино состояние немного улучшилось, но даже сейчас, через несколько месяцев в больнице, ее жизнь все еще оставалась в опасности.

Мой папа вернулся к службе в обороне Иерусалима и каждую ночь лежал на позиции с оружием наготове. Наутро, когда его приходили сменить, он спешил в больницу к жене, а когда приходила Бекки или Рахелика, бежал домой к дедушке и бабушке, чтобы побыть со мной, пока не придет время возвращаться на позицию. В те дни ему удавалось спать лишь три-четыре часа в сутки, а порой и меньше.

С автоколоннами, доставлявшими по Дерех-Бурма продовольствие, стали приходить и письма с фронта. Бекки жила от письма до письма. Каждый раз, когда прибывала колонна, она спешила к родителям красавца Эли Коэна, и он ни разу ее не подвел. Посылая очередное письмо родителям, он непременно передавал и письмо для Бекки, полное любви и тоски. Она с замиранием сердца вскрывала конверт, перечитывала письмо снова и снова, целовала слова любви, оставляя на бумаге пятна слез. При каждой возможности Бекки навещала родителей любимого. Рядом с ними она чувствовала себя ближе к нему.

От Моиза приходили письма, полные оптимизма, он рассказывал, что южный фронт продвигается вперед с боями, что война скоро закончится. Но чем больше он старался не волновать Рахелику, тем больше она волновалась. Она не могла не чувствовать печали, которой веяло от потрепанных листочков, пришедших с поля боя. За словами любви, которые он ей писал, ощущалась явная тревога за нее, за Боаза, за раненую Луну, за всю семью. Его письма вызывали у нее щемящую тоску, которую она гнала от себя, чтобы можно было продолжать жить.