Королева красоты Иерусалима - [104]

Вчера они пришли к нему с плохими вестями.

– Папа, – начала Рахелика. – У нас с Моизом к тебе серьезный разговор.

– Говорите, дорогие, с чем пришли.

– Сеньор Эрмоза, – заговорил Моиз, – положение тяжелое. Покупателей в лавке нет, а если и есть, продать им нечего. Мы распродали все, что было в мешках, и пополнить запасы нечем. Сегодня в лавку зашло человек пять, да и те вышли с пустыми руками.

Габриэль вздохнул. Он не хотел этого слышать – слишком больно. Почему, почему именно ему выпало погубить семейный бизнес? Лавка принадлежала еще отцу и деду, а он не в состоянии передать ее детям.

Рахелика и Моиз видели его боль. Рахелика обняла Габриэля и поцеловала.

– Папа, сейчас тяжелые времена не только у нас, все ларьки пустуют.

– Не говорите мне, что рынок пустой, – с тоской сказал Габриэль.

– Увы, папа, рынок пустой. Люди приходят и уходят – товаров нет. А у нас лавка деликатесов, к нам приходят за лакомствами, а не за хлебом, не за помидорами, не за мясом. Что уж говорить мясникам или зеленщикам…

– Что можно сделать?

– Мордух приходил с предложением.

– Чтоб его черти взяли! Не упоминайте при мне это имя!

– Нет выхода, дорогой тесть, никто другой не предложит нам ничего лучшего в такие времена.

– Так что этот сукин сын предлагает? Что он говорит, ворюга?

– Он предлагает купить лавку.

– Я не продам!

– Папа, пойми, – увещевала его Рахелика, – если мы не продадим, то все равно потеряем лавку. Нет товаров – нет покупателей. Лавка будет стоять запертой. С чего мы будем платить налоги? С чего будем жить?

– Эта лавка – гордость семьи, – сказал Габриэль. – Во всем Иерусалиме не было и не будет подобной. Моя мать и твоя бабушка Меркада не простит мне, если я продам лавку.

– Я уважаю нону Меркаду, но, папа, когда она в последний раз проявляла к нам интерес? Когда спрашивала, как дела в лавке? Как поживают ее сын, ее внучки? – Замолчи! – прикрикнул Габриэль. – Как ты говоришь о своей бабушке!

Однако в глубине души он знал, что Рахелика права. Мать не считается с ним и не уважает его. Но воспитание, полученное от родителей, не позволяет ему отплатить ей той же монетой, «Почитай отца твоего и мать твою» – в него так долго вколачивали эту заповедь, что она у него в крови. Эх, если бы мать требовала от себя то, что всю жизнь требовала от него, – уважения… – Папа, если мы не продадим лавку курду, завтра придется идти просить милостыню на Кикар-Цион, – прервала его размышления Рахелика.

– Ты преувеличиваешь, дорогая, – мягко заметил Моиз. – С чего это вдруг – просить милостыню? Я молод, я найду работу.

– Где? Скажи мне, где ты сейчас найдешь работу? И кем ты будешь работать? Извозчиком? Сантехником, который копается в чужом дерьме?

– Хорошо бы я был сантехником. Ты знаешь, сколько сантехники зарабатывают? Простите, сеньор Эрмоза, – с улыбкой повернулся он к тестю, – но Рахелика права: не годится мне разгребать чужое дерьмо.

– А теперь вам придется разгребать дерьмо курда. Он ведь с первого дня, как я с ним познакомился, сует меня по уши в дерьмо. Вот скажите мне, зачем курд хочет купить лавку, которая не приносит прибыли? Какой ему в этом интерес? Этот человек ничего не делает бескорыстно. Мы должны как следует проверить, что стоит за этим предложением. Я не доверяю этому человеку; я бы ему не доверился, даже если бы от этого зависела моя жизнь.

– Давай встретимся с ним, папа, – ты, Моиз и я, и Давида попросим прийти, выступим против него единым фронтом, все вместе. Послушаем, что он хочет нам предложить, а потом решим.

Так и поступили. Спустя несколько дней Рахелика пригласила Мордуха в дом к Габриэлю и Розе. Он пришел, истекая медом, расточая улыбки направо и налево, стал льстить Розе, нахваливать ее бурекасы:

– Здоровьем клянусь, досточтимая Роза, во всем Иерусалиме нет подобных бурекасов. Почему вы не продаете их в лавке?

Рахелика почувствовала: еще немного – и она не выдержит, сорвется. Ведь эта тварь прекрасно знает, что они давно уже ничего не продают в лавке.

Они сидели за большим столом в гостиной – Габриэль во главе стола, курд на другом конце, а Рахелика с Моизом и Луна с Давидом по обе стороны.

– Говори! – кивнул Габриэль. – Что ты хочешь предложить?

– Послушай, дорогой друг, времена нынче тяжелые, никто не может знать, что будет завтра, сволочи-англичане заодно с арабами, каждый день новые беды, может, завтра начнется война, может, арабы всех нас вырежут, может, мы вырежем англичан, неизвестно, что будет, – разве не так?

– Говори по делу, Мордух, – нетерпеливо перебил Давид. – Все мы знаем, что здесь происходит, нечего ходить вокруг да около.

– Терпение, любезный, сейчас дойду и до этого. Сначала я хотел бы объяснить Габриэлю, который давно не выходит из дому, как обстоят дела.

Габриэль почувствовал, что силы оставляют его. Как смеет курд его оскорблять в его доме, за его столом? Как смеет относиться к нему как к беспомощному инвалиду?

Но прежде чем он успел высказаться, на курда набросилась Луна:

– Кто вы такой, чтобы говорить отцу, что он давно не выходит из дому? Как вы смеете, сидя здесь, оскорблять моего отца?

– Я не оскорбляю, боже упаси, где ты услышала оскорбление? Я всего лишь сказал, что уважаемый господин Эрмоза уже давно не бывал в лавке.