Король шпионских войн. Виктор Луи — специальный агент Кремля - [22]

С 1962 года не имеющий никакого отношения к великому космонавту Гагаринский переулок переименовали в улицу Рылеева, и этот адрес стал именем нарицательным — как сегодня Королёва, 12 или Петровка, 38. Правда, не для всех, а для избранных: дипкорпус, иностранная пресса, кое-кто из советской богемы и кое-кто из КГБ, замаскированный под богему. «Будешь ли завтра на Рылеева?» означало «приглашён ли на вечеринку к Стивенсу?».

Особое место занимали советские художники-нонконформисты, которых супруги Стивенсы, с молчаливого согласия органов, плотно опекали, создавая некую иллюзию свободы и свободного арт-рынка (это Виктор Луи, частый гость, а потом и сотрудник стивенсовского дома, возьмёт на заметку).

Словом, «дом на Рылеева» внешне был абсолютно экстерриториален.

Какое-то время Луи работает у Стивенса референтом: переводит, вырезает из советских газет нужные боссу статьи — вновь делает за деньги то, за что когда-то получил срок. Но, придя в этот дом, Виктор искал не столько работу, сколько такую, как у Стивенса, жизнь: там, в «доме на Рылеева», он многое понял — и самым главным было понимание того, что «невозможное возможно», что даже в километре от Кремля и двух от КГБ можно выстроить принципиально иную реальность, параллельный мир, живущий в другом измерении.

Понял Луи и ещё одно: для преодоления «притяжения совка» есть только одна область — международная журналистика, которая не заковывала человека намертво в рамки советских норм и правил так, как это делало любое другое совзагранведомство. Ни вожделенный МИД, ни искусительница внешняя торговля, ни рисковая внешняя разведка не давали — в то время — такой свободы действий.

И уж тем более прислуживание иностранным дядечкам в посольстве — тупиковая ветвь.

* * *

Улица Рылеева теперь снова Гагаринский переулок, и большинство «новых москвичей» искренне верят, что он назван в честь Юрия Гагарина, как и Хрущёвский переулок — в честь Никиты Хрущёва. Пусть пребывают в жестоком неведении.

Мне было интересно, что же там теперь: выяснилось, что дом на балансе ГлавУпДК МИД России (боже, опять они…) и что после Стивенсов в нём никто не жил. Вдова тоже умерла.

Набираю знакомого в МИДе. Тот закатывает глаза: «О, да это же государство в государстве!» Вдвоём с коллегой подходим к самому дому, щуримся в прорезь для почты и замочную скважину — ну наконец-то мы жёлтая пресса! Видна только прихожая. Попытки звонить в звонок долго ничего не дают и лучше бы не давали совсем: последняя увенчалась появлением заспанной бабуси — охрана. Она и правда «вышла» из конца 50-х: «Изыдите!».

Долгие позиционные телефонные бои с ГлавУпДК, заходы с флангов через знакомых и бомбардировка факсами завершились обоюдовыгодным миром: «государство в государстве» сжалилось и пустило нас в недра таинственного дома «на пару часов под присмотром».

Это было очень вовремя: внутренности особняка доживали последние сутки — уже назавтра ждали бригаду гастарбайтеров для евроремонта: легендарный «дом на Рылеева» превращался в посольство независимой Абхазии. Особняк был, впрочем, в приличном состоянии. Сохранились все лепнины, голландские печки с изразцами, почти не пострадал вечный дубовый паркет. «Время здесь замерло», — написал бы плохой писатель, но в общем-то был бы прав. Трогательные запоры на окнах, дверные ручки из благородного металла, узкая, как жёрдочка, скамейка в саду, на которой Нина Стивенс позировала на фото. Та самая, без дураков. Ощущения того, что Эдмунд умер семнадцать лет назад, не было.

Самое интересное ждало в полуподвальном помещении — тут было что-то вроде его библиотеки. Отчаянно борюсь с низменным желанием заглянуть в выдвижные ящики, проигрываю, оправдываю это «реальной журналистикой», заглядываю: пачки визиток, среди которых одна — хозяйская, уцелевшая только потому, что на обратной стороне он записал чей-то номер. Канцелярские принадлежности, клочки каких-то бумаг, ксерокопии документов на особняк. Видимо, вдове было не до сего этого. Очень много увесистых томов: советские энциклопедии, справочники, справочники, справочники: всё это в 1992-м казалось макулатурой.

И ещё — прибившаяся лицом к стенке ящика фотография на паспорт самого Эдмунда Стивенса. Снова убеждаю себя в особых допущениях для журналиста и беру на память: абхазским дипломатам она явно не понадобится.

* * *

У иностранца Стивенса была русская жена, Луи решил действовать зеркально — обзавестись женой-иностранкой. К тому времени он начинает хорошо одеваться, резко меняется внешне: от скромного очкарика с наукообразной речью не остаётся и следа — разве что когда это надо для мизансцены. Вскоре у Виктора появляется первая «иномарка» — иностранного производства велосипед. В общем, он приводит внешний вид в соответствие с внутренним наполнением.

По свидетельству израильского писателя Давида Маркиша (в те времена — невыездного советского еврея), Луи много и охотно принимает гостей. Маркиша поразил тот факт, что одна из стен его комнаты почти целиком была занята баром: заморской невидалью пестрели этикетки французских коньяков, шотландских виски, английских джинов. «Очевидно, он попал кочень толковому куратору», — заключает Маркиш.