Король отверженных - [159]

Глава десятая

Если вы лжете громко и достаточно долго, это в конечном итоге становится правдой.

Орен Робинсон из «Ежедневной грезы»

Не знаю, зачем ты пришла, если не собираешься ничего есть, – сказала Хейст, откусывая огромный кусок шоколадного эклера.

– Я уже съела тортик, пирожок и кексик. Если съем еще что-нибудь сладкое, все тут же вернется обратно, – ответила Эдит, радуясь тому, что покидает последнюю пекарню на их маршруте.

Удивительно, что посреди плотной толпы и хрупких витрин с изысканно разложенными тортиками она ничего не задела локтем. И никого не ударила.

Последние десять минут Хейст провела, поедая сливочные пирожные и с нескрываемым удовольствием слушая, как Эдит жалуется на свое утро, но теперь блюстительница, похоже, была готова продолжить разговор.

– Итак, вывод: Сфинкс хочет вернуть свою старую картину. Они ее потеряли. И что теперь?

– Думаю, я вернусь утром, – сказала Эдит.

– И на этот раз я покажу тебе, как все сделать правильно, – сказала Хейст, разглядывая эклеры, выставленные в витрине соседней булочной.

Эдит не видела никакой разницы между этими кондитерскими изделиями и теми, что держала в руках Джорджина. Однако она уже знала: единственное по-настоящему непопулярное мнение, которое можно высказать, когда речь заходит о том, какая пекарня лучше, – это мнение, что все они более или менее одинаковы.

Услышав нестройный лязг, Эдит резко запрокинула голову. Ухмыляющееся солнце слегка попыхтело, а потом загремело дальше.

Дожидаясь Хейст у первой пекарни, Эдит купила у мальчишки-газетчика утренний выпуск «Ежедневной грезы». Она просмотрела заголовки в поисках упоминаний о заглохшем светиле, болтающемся парнишке и их аварийной посадке, желая знать, каковы будут последствия и когда начнется ремонт рельсов. Но инцидент не заслужил ни единой строки. Эдит была вдвойне раздосадована тем, что редакторы нашли достаточно места, чтобы высказать мнение о Волете, защищающей попугая.

Далее капитан Уинтерс совершила еще одну ошибку, прочитав кое-что из рассказов о своем визите в кольцевой удел, и обнаружила, что ее описывают как «серьезную женщину с рукой, похожей на водосточную трубу, и в потрепанной треуголке». Она возражала против того, чтобы ее треуголку называли «потрепанной». Этот головной убор не обтрепался – он много всякого повидал на своем веку.

– Ты знаешь про Сирену? – спросила Эдит.

– Ну конечно! Она – последняя, в кого общество влюбилось, хотя я думаю, что ее слава скоро пойдет на убыль.

– Почему ты так говоришь?

Обе женщины остановились и подняли руки, пропуская стайку маленьких детей.

– Ну, здесь все так устроено. – Хейст сняла липкую обертку с эклера и бросила в мусорный бак, который, судя по обилию мусора на улице, считался в основном декоративным. – К женщинам относятся как к срезанным цветам: их лишают корней, запихивают в причудливую декорацию, выставляют на всеобщее обозрение, где они становятся объектом похвалы и критики на неделю или две. Затем, когда цветы увядают – или просто надоедают, – их выносят вместе с мусором.

– Отвратительный цикл, – нахмурившись, сказала Эдит.

Она задумалась, не случилось ли бы с ней чего-нибудь подобного, не изуродуй ее клеймо Салона? Ей нравилось думать, что она избежала бы такой участи только благодаря силе воли и самообладанию. Но разве Мария не была независимой и умной, когда приехала в Башню? Разве она не была находчивой и решительной? Если Мария стала жертвой Башни, стоит признать, что Эдит тоже могла сделаться таковой. Эдит задалась вопросом, была ли Мария выгодоприобретателем своей славы или ее жертвой. Надела ли она удел на палец, как кольцо, или же стала, как и предполагала Хейст, всего лишь испорченным букетом?

Джорджина слизнула сливки с золотых пальцев:

– По-моему, не столько отвратительный, сколько полный страха.

– В каком смысле?

– Ну, я не могу говорить за всю Башню, но думаю, что большинство пелфийских мужчин относятся к женщинам с опаской. Я действительно так думаю. Они могли бы сказать: «Нет, нет, женщины слабы. Они глупы. Они нуждаются в заботе и руководстве». Но я думаю, в глубине души они не в силах забыть, что произошли от женщины, были вскормлены женщиной и их маленькие умы тоже вылепила одна из них. Когда они вырастают, одна только мысль об этом бросает их в дрожь. Но вместо того чтобы встретиться лицом к лицу со страхом, они ищут способы доминировать и владеть нами, создать доказательство того, что мы слабы, а они сильны. Вот что я тебе скажу: чем больше мужчина бахвалится грандиозными эскападами в дамском будуаре, тем сильнее он боится. Уверена, ты заметила, как они любят давать нам уменьшительно-ласкательные прозвища. Сирена, Прыгающая Леди…

– Золотые Часы?

– Вот именно, а все дело в том, что от нас у них трепещет их младенческое нутро.

– Трусы.

– Ах, но нет ничего опаснее труса! – сказала Хейст, затем запихнула остаток эклера за щеку, немного пожевала и заговорила с набитым ртом: – Мне любопытно, что ты думаешь о Леониде?

– Он прекрасный актер.

– Но это не значит, что он не опасен, – уточнила Хейст, проглотив эклер.

– Я вошла через Салон. Поверь мне, я знаю, насколько опасными могут быть актеры.