Король лжи - [91]

– Собираешься куда-то? – с кривой ухмылкой спросил охранник постарше. Я покачал головой. – Расслабьтесь, адвокат. Время – это то, чего у вас в избытке. – Зачтем он снова вернулся к своей работе, а молодой сидел на краю стола и чистил ногти.

Я рассматривал стены и пол, стараясь не смотреть на дверь, ведущую в комнаты для собеседования, через которую проходил тысячу раз. На сей раз они повели меня через другую дверь, в общее отделение, и пока я стоял там, то почувствовал правоту охранника. Время было единственной вещью, которая у меня оставалась, и в этом заключалась действительность. Я находился в тюрьме, был обвиняемым, на себе ощутил, что такое, когда «страх потеет». Комната деформировалась, у меня засосало под ложечкой, и я с трудом поборол внезапно нахлынувшую тошноту.

Я был в тюрьме. Мне предстояло идти на судебный процесс.

Наконец старший охранник закончил оформлять документы и поднял взгляд. Его глаза неожиданно заморгали, и я понял, что он узнал меня, но не подал виду. Все это он уже наблюдал прежде. Слишком много раз.

– Четвертый отсек, – сказал он, указывая молодому охраннику, куда тот должен меня отвести.

Я последовал за охранником в мир, где ничто не воспринималось как реальность. У меня забрали часы, но я чувствовал, что уже поздно.

Я потерял счет поворотам, впуская в свое сознание только звуки и запахи: начищенные ботинки охранника скрипели на бетонном полу, шлепали изношенные сандалии, скрежетал металл. Звуки отдаленного спора резко оборвались. Пахло антисептическими средствами, рвотными массами и скученностью.

Мы передвигались в глубь данного учреждения, спустились на лифте, прошли еще один коридор, отдаляясь от последнего намека на свежий воздух. Я шел за спиной охранника, и он вел меня все дальше. Однажды он глянул на меня и что-то спросил, но мне нечего было ответить; мои мысли истекали кровью, разрушенные. Уклоняясь от тупиковых углов и темных углублений, я слышал запах своего страха и завидовал высокомерию охранника. В той длинной прогулке он был богом, и я боялся, как бы он не оставил меня одного в этом месте.

Поэтому я покорно следовал за ним, пока он не привел меня в четвертый отсек – восьмиугольное помещение с дверьми по периметру. Их было восемь, и я увидел лица, прижатые к маленьким оконным стеклам. Одна дверь была открыта, и охранник жестом указал мне на нее. Стоя в проеме двери, он повернулся, и я обнаружил, что он вовсе не был богом. Охранник выглядел неуверенным. Наконец он поймал мой взгляд.

– Я сожалею, господин Пикенс, – сказал он. – Вы всегда были очень вежливы со мной.

Затем он сделал мне знак войти внутрь, закрыл за мной дверь и оставил одного. Я слышал звук хлопнувшей двери отсека и думал об охраннике. Я не мог вспомнить, когда видел его раньше, но мне нужно было вспомнить: его добрые слова в этом недобром месте почти сломали меня.

Подобно многим безымянным обвиняемым огромного штата Северная Каролина, я прижался лицом к стеклу, как будто одно это движение могло расширить черную дыру, ставшую моим миром. Рассматривая отсек, я нашел другое лицо: пара темных глаз, приплюснутый стеклом нос и черная прорезь рта. В какой-то момент наши взгляды встретились; тогда он слегка отодвинулся от стекла и поцеловал его тонкими губами, над которыми темнели усы. Я отшатнулся, когда же неизвестный опять появился за стеклом, я заметил, что он смеется. Я подмигнул ему в ответ и опустился на узкую твердую койку. Мое сердце отчаянно стучало, частое дыхание словно окутало меня туманом. Я пролежал так в течение минуты, затем через плотные металлические стены моего нового мира пробился резкий гудок. Звук исчез, когда погасли огни, оставив меня в глубокой темноте. Мир сжался вокруг меня, и в эту ужасную секунду я снова стал мальчиком, оказавшимся под землей. На мне были те руки, в ушах звучал тот голос, я чувствовал залах дыхания, напоминающий гнилое мясо.

Но это было иначе. Охрана обращалась ко мне по имени, называя господином Пикенс, и тот эпизод детства потерялся где-то далеко. Я заставил себя встать на ноги, держась за стальную раковину, пока не выровнялось мое дыхание, и затем стал прохаживаться в черной мгле, подобно слепому человеку. И вдруг я вспомнил о Максе Крисоне. В течение пяти лет – четыре шага и поворот, четыре и поворот. Он дал мне силу, и я начал прохаживаться по камере, зная, что не только смогу пережить это, но и никогда не проведу свою жизнь за решеткой. Лучше нажму на курок на мосту. Поэтому я шагал и шагал, и к ночи одна вещь стала мне ясна: если удастся выйти отсюда, я никогда не буду воспринимать свободу выбора как нечто самой собой разумеющееся. Большую часть своей жизни я провел в собственной тюрьме сидя за решеткой страха, ожиданий и мнения других, и ничто из этого не имело абсолютно никакого значения Тот факт, что для понимания столь простой истины должны были произойти такие события, как убийство моего отца и мой собственный арест, вызывал у меня смех, хотя тут было далеко не веселое место. Я искал способ выйти отсюда. На следующий день меня должны доставить в суд для первого слушания. Мне наверняка дадут возможность внести залог. Тогда у меня появится какое-то время до начала судебного процесса. Я должен был понять кое-что, иначе я возвратился бы к мосту.