Король-Лебедь - [69]

В какой–то момент иллюминат хотел уже упасть к ногам божественной хранительнице и умолять ее о великой милости – показать ему чашу и до края последней инкарнации на этой земле сделать своим преданным рабом. Но в последний момент он взял себя в руки, решив, что ничего уже не изменишь, ведь за его спиной стоит рота принесших присягу принцу–регенту жандармов.

Людвиг тянул время, прося фон Гуддена осмотреть его для окончательного освидетельствования или пытаясь еще раз связаться с австрийской императрицей, обещавшей всяческое содействие и политическое убежище. Внешне король держался спокойно и ровно, но на самом деле его душа трепетала, а сердце ныло. Начиная с ночи, они с Эсклармондой уже четыре раза видели очертание входа, появлявшегося то тут, то там, а теперь король должен был покинуть Нойшванштайн, быть может, как раз в ту минуту, когда вход проявится настолько, что можно будет уйти в него.

– Я признаю за лучшее подчиниться судьбе, – тянул он время, поглядывая на окно, за которым уже угадывалась трепещущая окружность входа. – Мой дядя не мог бы устранить меня от правления, если бы мой народ не был на это согласен. Следовательно…

– Позвольте напомнить вам, Ваше величество, – профессор вежливо поклонился Людвигу, отчего тому сделалось не по себе. – Согласно конституции Баварии, король может вернуться к власти, если его неспособность руководить государством продолжится не дольше года. От себя лично могу заверить вас, что доктора и я лично приложим для этого все свои силы.

– Так же, как вы лечили моего брата?

При упоминании о кронпринце Оттоне фон Гудден побледнел. «Атропиновая группа, – крутилось у него в голове. – Ему сообщили обо всем этом его друзья из другого мира – инопланетяне, параллельщики или как их там называют господа писатели вроде Жюля Верна.

Фон Гудден взял себя в руки.

– Обещаю вам, что мы сделаем все возможное, и даже больше этого.

– Не понимаю, как вообще вы могли объявить меня сумасшедшим, если врачи давно не видели меня? И к чему нужно лечить человека, которого уже признали неизлечимым?

– «Неизлечимым»? Гм… с чего это вы взяли? – психиатр притворно поднял брови. Но Эсклармонда тут же вытащила из рукава свернутый в трубочку и перевязанный голубой лентой листок бумаги и, сделав книксен, передала его фон Гуддену. Это был тот самый акт, который доктор подписывал вместе с еще тремя психиатрами, перед тем как отправиться арестовывать короля.

«1. Его величество страдает резко развитой формой душевного расстройства, известной под именем paranoia, – прочел он первый пункт медицинского заключения.

2. Вследствие слишком большой давности и запущенности болезнь Его величества должно считать неизлечимой. Исходом болезни может быть только слабоумие.

3. Такая болезнь уничтожает свободу воли, и дальнейшее вмешательство короля в государственные дела будет только мешать управлению королевством. Это состояние душевной деятельности короля является пожизненным.

Gudden, Hagen, Grashey, Hubrech».

* * *

– Пожизненное ведь означает то же самое, что и неизлечимое? – закончил свою мысль король. Все время, пока фон Гудден читал прекрасно знакомое ему заключение, Людвиг неотрывно смотрел в окно. В какой–то момент он чуть было не поверил, что вход проявился полностью.

– Ваше величество, нам пора, – фон Гудден толкал его вон из зала. Вход снова исчез, не успев как следует оформиться, после чего вдруг снова появился, пульсируя и поблескивая по краям.

– Вы даже не догадываетесь, милейший профессор, насколько мне легко освободиться. Стоит только выпрыгнуть из этого окна, и всему позору конец, – в этот момент очертание входа исчезло, и король обреченно пошел вслед за командиром жандармов.

Эсклармонда осталась в Нойшванштайне.

Плен в Хохеншвангау

Людвиг был перевезен в Хохеншвангау, где, по мнению фон Гуддена, его было проще контролировать. Там король, желая протянуть время, предложил психиатру осмотреть и освидетельствовать его на предмет душевных расстройств и вменяемости. Но ему в этом было отказано. Для заключения короля под стражу оказалось довольно и присланного из Мюнхена разъяснения.

В ожидании неизбежного Людвиг пользовался последними дарованными ему крохами свободы, гуляя по парку и поджидая вестей от Эсклармонды или преданных ей рыцарей.

Король сидел на берегу, наблюдая за тем, как его ручной лебедь чистит перышки.

Воды озера были гладкими, и лишь движения прекрасной птицы время от времени тревожили ее безмятежную, зеркальную поверхность.

Секретарь Людвига Пфистермайстер подошел к королю, остановившись в шаге от него почтительно сняв шляпу.

Какое–то время оба молчали, наконец, Людвиг, не поворачиваясь к секретарю, указал на место рядом с собой.

Пфистермайстер приблизился, на ходу стаскивая с себя дорогой по моде узкий сюртук, который он тут же разложил прямо на земле, сев на него.

Король был одет в бриджи для верховой езды и жокейскую куртку, вытертую на локтях. На его голове красовалась видавшая виды фетровая шляпа, не редко во время конных прогулок заменявшая королю зонт.

– Что скажешь? – Людвиг безотрывно смотрел на лебедя, тем не менее Пфистермайстер чувствовал, что внимание короля сосредоточено на чем–то ином. На чем–то, чего секретарь не может увидеть или даже почувствовать.