Король и Каролинка - [14]

-- А почему? Что тут такого?

-- Если бы это было так легко осознать, твоя помощь вообще бы не потребовалась. Люди же сами не слепые. Но что-то в нас сопротивляется ВИДЕНИЮ бессознательного. И одолеть сопротивление очень трудно, это требует времени. А дикий психоанализ -- это любимое занятие профанов.

-- А вот когда ты Папе начинаешь говорить то, что о нем думаешь, это не "дикий психоанализ"? -- вдруг сказал я, и сам испугался своей дерзости.

-- А вот то, что ты мне сейчас сказал, это не дикий психоанализ? -- сказала Мама и нахмурилась.

Но я попросил прощения, и мы помирились.

-- Психоанализ требует дистанции. Спокойной обстановки. И времени. Им нельзя заниматься мимоходом. Это не гипноз.

Слово "гипноз" она сказала с таким выражением, с каким обычно говорят "грязное дело".

При случае я спросил у Папы:

-- А почему Мама сказала, что это "психоанализ"? Я-то думал, это гипноз...

-- Нет, конечно. Не гипноз. Помочь человеку осознать бессознательное -- это как раз задача психоанализа.

-- А какая задача гипноза?

-- Договориться с бессознательным. Повлиять на него в нужную сторону. Осознавать -- как правило, это много усилий и мало пользы.

-- Понятно. А что в нас сопротивляется осознанию? Что это за сила?

-- А само бессознательное и сопротивляется. Оно хочет оставаться неосознанным. Психоаналитики пытаются бороться против него, но оно сильнее. Человек не может одолеть энергию страстей. Эта борьба безнадежна.

-- А вы что?

-- Мы -- это кто? Ты имеешь в виду -- гипнотерапевты? В гипнозе действуют как раз наоборот: знаешь, так молчи. Не пытаются бороться с ним. Это все равно не в человеческих силах. Гений человека открывается настолько, насколько сам посчитает нужным.

-- А о чем гипнотизер договаривается с бессознательным?

-- Да о чем угодно. Это зависит от намерений бессознательного. И от гипнотизера тоже. Черный маг может, например, договориться об инфаркте.

-- Ох ты... -- сказал я подавленно.

-- Так что ты не болтай зря.

И с тех пор я приучился помалкивать. Кстати, у самого у Папы мне почти никогда не удавалось замечать никаких даже следов "диссоциации". Его бессознательное было от меня скрыто. Папа мне объяснил, что так бывает, когда гений человека очень силен. Он гениально маскируется, исподволь наводя на всех окружающих людей транс. Общаясь с Папой, я всегда был в легком трансе, потому и не мог его ВИДЕТЬ.

Кого боится гений

Бессознательное "я" -- страшная сила. Оно с гениальной фантазией, с маниакальным упорством и неукротимой страстностью преследует свои цели, все втягивая в свои "циклы". Чтобы разорвать заколдованный круг, нужна сила превосходящая. И она у Мамы была -- ведь Мама сама была глубоко верующим человеком. И одновременно психоаналитиком. Как она это совмещала -- я до сих пор не совсем понимаю. По-моему, Мама пыталась сидеть на двух стульях.

Папа мне не раз говорил:

-- Единственный способ как-то надавить на гения, напугать его -- это обращение к Богу. Потому-то молитва препятствует углублению транса.

-- Дух боится Бога?

-- Не то слово. Трепещет! А кроме Бога он ничего не боится...

Наверное, Мама была идейным врагом бессознательного. Она пыталась сделать его сознательным, и в этой безнадежной психоаналитической борьбе утешалась молитвой, силой заставляя своего врага хотя бы на малое время встать на колени!

Она сама мне рассказывала про Серафима Саровского, который в ответ на вопрос, зачем он таскает такие тяжести, однажды сказал:

-- Томлю томящего мя.

Я понял это так: когда мы стараемся приблизиться к Богу, наш гений тоже волей-неволей приближается к Богу. Хотя боится и не хочет этого, и рвется поскорее выбраться из храма, как бесноватый. Но деваться ему некуда, ведь мы с ним в одном теле, в одной упряжке.

А Папины переговоры с бессознательным Мама рассматривала как предательство, сепаратную сделку за спиной у пациента. И клеймила Папу за это.

А ведь мой Папа тоже был верующим человеком. В мирное время мы все вместе ходили в Храм и причащались из одной Чаши. Хотя приступали мы к Чаше с разными чувствами. Как я теперь понимаю, Папа делал это из профессионального долга и как элемент техники безопасности. Он же по долгу службы постоянно сталкивался с темной силой, и потому обязательно должен был прибегать к Богу, чтобы "держать в узде" темные страсти своего духа. И мне он советовал никогда в жизни не забывать Церкви, чтобы не оказаться невзначай на обратной стороне Луны. Папа причащался из страха.

А Мама причащалась по любви. Она любила Бога. И порой упрекала Папу, что он относится к церковной жизни с холодком профессионала.

-- Что делать, я грешник, -- оправдывался Папа. -- Я не способен любить Бога. Но я делаю, что могу. Как говорит батюшка? "Со страхом и верою приступите". Приступаю со страхом. И верой.

По-моему, он говорил здраво. Но Маму это не удовлетворяло. Она горела любовью к Богу, порой прямо пылала ревностью по Боге. И хотела того же видеть и в нас!

Я вырос меж двух огней.

Монастырь

У моей Мамы был духовный отец, да не простой священник, а игумен. Не раз бывало так, что во время размолвок с Папой мы ехали в монастырь к отцу Федору. Беда только в том, что Мамины поездки к отцу Федору, как мне сейчас кажется, тоже были частью ее "цикла". Это не папины слова, а мое собственное подозрение -- а я могу ошибаться, я не специалист. Судите сами...