Король Георг V - [221]

Во время последней болезни мужа королева оставалась стойкой; до самого конца она была практична, спокойна и доброжелательна. А когда один король умер, она отдала дань уважения другому. Ласковым жестом, который, однако, имел историческое значение, она взяла руку старшего сына и поцеловала ее. «Мое сердце разбито», — позднее записала она в дневнике. Но время для скорби пока не наступило. Поблагодарив сиделок, она также сказала несколько слов признательности и утешения Доусону; за эти семь лет все они потратили много сил.

Король Эдуард VIII во время последних часов пребывания в статусе принца Уэльского отнюдь не проявил подобной сдержанности. Из-за получасовой разницы во времени между Сандрингемом и Гринвичем случилась некая ошибка, которая до крайности его возмутила, и принц Уэльский, когда его отец еще лежал на смертном одре, приказал, чтобы все часы в доме перевели на полчаса назад. «Хотелось бы знать, — вздыхал архиепископ Ланг, — не вернутся ли и другие привычки».

Однако с началом нового царствования именно королева внесла изменения в установленные традиции. Страшась предстоящих двух недель похоронных обрядов, наподобие тех, что последовали после смерти Эдуарда VII, она попросила, чтобы тело ее мужа оставалось непогребенным не больше недели. Хотя это предложение было сразу принято, даже сокращение церемоний обрекало ее на череду ритуалов, каждый из которых являлся более официальным и многолюдным, чем предыдущий.

Все началось через сутки после смерти короля, когда в конце дня его гроб поместили на небольшие похоронные дроги и через опустевший парк повезли в сандрингемскую церковь. Впереди шел королевский волынщик, играя погребальную песнь. За ним следовали семья покойного и двое придворных — всего скорбящих набралось едва ли с дюжину. Их путь сквозь темноту, ветер и дождь освещал единственный факел.

Гроб, простоявший в храме тридцать шесть часов (в карауле стояли егеря и садовники), на орудийном лафете доставили на станцию Уолфертон, а затем на поезде — в Лондон. Был такой же бодрящий солнечный день, как и те, в которые король обычно отправлялся за дичью. В последнее путешествие его сопровождали норфолкские соседи, арендаторы и рабочие поместья. Конюх вел его белого охотничьего пони. «Как раз в тот момент, когда мы взобрались на последний перед станцией холм, — писал Эдуард VIII, — тишину утра разорвал знакомый звук — это кричал фазан».

От вокзала Кингз-Кросс до Вестминстер-холла процессия сохраняла трогательную простоту: орудийный лафет, за которым пешком шли четыре монаха. Лишь для того, чтобы усилить торжественность, к крышке гроба поверх королевского штандарта прикрепили императорскую корону. Когда кортеж вступил в Нью-Пэлис-ярд,[165] Эдуард VIII увидел, что на тротуаре пляшет луч света. Это блестел венчающий корону бриллиантовый мальтийский крест — от сотрясения колес он свалился и теперь лежал в канаве. «Весьма зловещее предзнаменование», — записал в дневнике Гарольд Николсон 23 января 1936 г.

Беспокоился и архиепископ Ланг. Перед тем как выехать из Сандрингема, он обсуждал с новым королем траурную церемонию в Вестминстер-холле:

«Эдуард VIII сказал мне, что не желает проведения какой-либо религиозной службы, поскольку — как он мне сказал — хочет поберечь королеву. Я настаивал, что какая-то служба обязательно должна быть, — пусть даже короткая. Без этого вся церемония будет, так сказать, пустой; тем более что королева сама пожелала, чтобы спели хотя бы один гимн — „Вознеси мою душу, Царь Небесный“».

Архиепископ своего добился; склонный к театральным эффектам, он даже позаимствовал из Вестминстерского аббатства пурпурное облачение, которое надевали на похоронах Карла II.

За те четверо суток, пока был открыт доступ к телу покойного, мимо гроба медленно прошло около миллиона подданных Георга V; их шаги заглушал огромный мягкий серый ковер. В полночь 27 января к стоявшим на помосте офицерам дворцовой стражи присоединились Эдуард VIII и три его брата. «При тусклом свете свечей и в глубоком молчании мы простояли там двадцать минут, — писал Эдуард VIII. — Я чувствовал близость к своему отцу и всему, что было ему дорого».

На следующий день король Георг V отправился в свой последний путь. На сей раз орудийный лафет, на котором стоял его гроб, сопровождали моряки. Они доставили его из Вестминстера на вокзал Паддингтон, потом на поезде — в Виндзор, после чего через территорию замка довезли до церкви Святого Георгия. Георг, наверно, был бы взбешен тем, что на целый час опоздал на собственные похороны, хотя причиной опоздания на этот раз оказался он сам — скопившиеся на пути следования толпы народа, пришедшие в промозглое зимнее утро проститься со своим сувереном, не раз преграждали путь процессии.

Даже в такой печальный момент церковь выглядела весьма красочно: знамена ордена Подвязки, тяжелый черный креп и темные вуали присутствовавших женщин, сияние риз и парадных мундиров тех, кто служил своему суверену, — с плюмажами и лентами, алых, синих и золотых кителей. Церемония навевала воспоминания о дворе короля Георга в первые годы его царствования, а порядок соблюдения старшинства был далек от современных реалий, соответствуя званиям и должностям, которые почти за сто лет так и не успело смести реформаторское рвение принца-консорта. «Что меня поразило, — написал позднее один государственный служащий, прочитав в „Таймс“ отчет о похоронах, — так это второстепенное положение министров кабинета. Нужно было прочесывать колонку за колонкой, чтобы, наконец, обнаружить, где же находился премьер-министр». Болдуин, однако, был на отведенном ему месте — как и два бывших премьер-министра, невзирая на их взаимную антипатию. Макдональд был шокирован не только тем, что Ллойд Джордж согласился написать о похоронах в газеты, но и тем, что прямо во время службы вел необходимые заметки.