Король детей. Жизнь и смерть Януша Корчака - [107]

Напряженный труд, позволивший поддерживать детей в хорошем состоянии, которое так поразило американцев, начинал сказываться на Корчаке. Шея покрылась болезненными фурункулами. Встретив доктора на улице с мешком картошки на плече, Ида Межан обняла его. К ее удивлению, Корчак вздрогнул от боли. «Дорогая, поправь мне подтяжку, — попросил он и облегченно вздохнул, когда она осторожно просунула руку под пальто и передвинула подтяжку. — Ну вот, теперь гораздо лучше». И хотя он двинулся дальше бодрым шагом, Ида заметила, что Корчак горбится, как старик.

Когда фурункулы воспалились, поднялась температура, и Стефа стала уговаривать Корчака показаться врачу. Он отмахнулся в своей обычной манере. Опасаясь заражения крови, она все-таки вызвала врача, и тот тут же направил его в больницу — вскрыть нарывы. Корчак отказался: «Если без операции не обойтись, то пусть это будет здесь». Приехавший известный хирург предупредил Стефу об опасности сильного кровотечения, связанной с тем, что ему придется сделать очень глубокие разрезы. В случае такого развития событий Корчака придется срочно перевозить в больницу. Так и случилось. Через двадцать минут после начала операции Стефа усадила его в машину, которая по распоряжению хирурга ждала у дома — на всякий случай.

За последние одиннадцать лет у Корчака стало традицией первого июня, в день смерти Исаака Элиасберга, сопровождать Стеллу Элиасберг и ее дочерей на еврейское кладбище, где он читал кадиш по своему покойному другу. В этот раз из-за плохого состояния Корчаку пришлось перенести этот обряд на десятое июня. Он появился на кладбище с забинтованной шеей и подвязанной рукой в сопровождении группы старших воспитанников, которые шли парами и несли большое зеленое знамя короля Матиуша. На одной стороне знамени была вышита голубая звезда Давида на белом поле. Корчак повел детей по главной аллее, мимо могилы его отца, к небольшой ограде, за которой под скромной плитой был похоронен Элиасберг.

Смертность в Варшаве была высока. Кладбище заполнили скорбящие, и многие из них, как и могильщики, подходили послушать, как поют дети. Корчак пригласил с собой воспитанников, которые жаждали положить ладонь на Библию и дать клятву жить так, как жил доктор Элиасберг, — питая любовь ко всем людям, служа справедливости, борясь за истину, неустанно трудясь. Дети произнесли клятву. Ветви цветущей акации, оживленные птичьим пеньем, маскировали трагедию, которая разворачивалась за стенами кладбища. Когда Корчак читал кадиш, несколько птиц слетело на его плечо. Хелене Элиасберг показалось, что он похож на святого Франциска.

Вопреки всем препятствиям Корчаку удалось и этим летом отправить детей в «Маленькую Розу». С самого начала оккупации судьба лагеря занимала его мысли, и вскоре после первого снега он отправился туда, чтобы все осмотреть. Поскольку евреям было запрещено пользоваться железной дорогой, Корчаку пришлось пешком по морозу отмахать двадцать миль. С ним шли два старших воспитанника. В лагере остались только здания. Немецкие солдаты разграбили лагерь, а соседние жители срубили большинство деревьев на дрова.

Окоченевшие и измученные, Корчак и дети сидели во дворе на пнях. Их взорам открывалась безрадостная картина. Не в силах переносить это зрелище, Корчак закрыл глаза. Дети не хотели его тревожить, но ими овладел страх. Они помнили, что Корчак предполагал вернуться в Варшаву засветло.

— Пан доктор, — робко обратились они к учителю.

Корчак открыл глаза и вскочил на ноги.

— Мы подадим жалобу немецким властям, — заявил он.

Сначала они отправились к главе администрации района, где располагался лагерь. Тот встретил их очень тепло. Затем они вместе нанесли визит немецкому коменданту капитану Стефенсу, который оказался инженером шведского происхождения. Говорили по-немецки. Стефенс не только согласился, что лагерь должен принять детей на июль и август, но и обещал заменить кое-какое оборудование и дать разрешение завозить в лагерь продукты питания.

Так что летом 1940 года дети смогли забыть на время о том, что творится в мире за пределами «Маленькой Розы», но Корчаку отдыхать не пришлось. По нескольку раз в неделю ему приходилось бывать в Варшаве, чтобы обеспечить доставку провизии в лагерь. Настроение его менялось в зависимости от успехов в добывании продуктов и от того, с чем он сталкивался в городе. Витольд Качановский, сын директора дома душевнобольных в Твурках, вспоминает, как однажды вез с отцом на телеге выращенное пациентами зерно. Отец остановил лошадь у лагеря «Маленькая Роза» и поздоровался с Корчаком как старый знакомый. Витольд был тогда слишком мал и не знал, передавалось ли зерно в дар, или отец продавал его для нужд лагеря.

На ночь Корчак брал в свою комнату несколько больных малышей — на случай, если они захотят пить или воспользоваться ночным горшком. Он боялся, что молодые воспитатели, заснув, не услышат зов ребенка. Как-то раз, приехав в лагерь, Ида Межан увидела Корчака в окружении детей, но говорил он, похоже, сам с собой. Или, быть может, он молился?

В сентябре, вернувшись с детьми в Варшаву, Корчак узнал, что Саксонская площадь переименована в площадь Адольфа Гитлера и что все парки теперь зарыты для евреев. Еврейским врачам надлежало зарегистрироваться в гестапо, лечить арийских пациентов им запрещалось. Корчак заполнил анкету со всей прямотой: постоянный адрес — улица Злота, 8, квартира 4; адрес места работы — Крохмальная улица, 92; офицерское звание во время Первой мировой войны — капитан; звание в польской армии — майор; религия — вера Моисея; профессиональная деятельность — педагогика и педиатрия; научные интересы — изучение детей. Однако волнение Корчака проявилось в том, что он указал дату своего рождения, и без того неточную, с ошибкой на сто лет: 22 июля 1978 (1979?) года. В конце анкеты он поставил подпись: Д-р Г. Гольдшмидт.