Коробейники - [36]

Дача изменилась с тех пор, как в ней поселились Сашка и Алла Александровна. Алла Александровна не уставала подчеркивать, что она тут гостья, искренне считала, что всего лишь улучшает то одно, то другое, всего лишь делает то, чего нельзя не делать, чтобы внучек не простудился, и не напоролся бы на гвоздь, и не посадил бы занозу, и не отравился бы химикатами, и приучался бы класть свои вещи на место, и еще что-то, и еще... И в результате все переделывалось по вку­су и желанию Аллы Александровны. Дорожка от калитки к веранде была выровнена и посыпана песком, на крыльце лежали тряпочки для ног, веранда, на которой прежде валялись ржавые банки из-под крас­ки, мешки и садовый инструмент, теперь превратилась в комнатку, а в самой комнате вся мебель была переставлена. Доски, прежде лежав­шие под яблоней у стены, лежали в сарае, который был выкрашен те­перь в зеленый цвет. На месте досок принялись молоденькие кустики жасмина.

Все стало лучше, но прежние хозяева уже не чувствовали себя хозяевами и слушались во всем Аллу Александровну. Они стыдились своей лени, из-за которой пожилая и больная женщина вынуждена была столько работать, и спрашивали ее, что надо делать. «Ничего не надо,— говорила Алла Александровна.— Я ведь просто от скуки, пока Сашенька спит... Я вот хотела еще кафель отнести в сарай, а то он побьет». «Да пусть его бьет!»—смеялась теща. «Да, но он потом по­режется осколками...»

Юшкову и Белану поручили убрать в сарай ящики с кафелем. Сашка вырывался из рук бабушки и терся около отца. Из комнаты слышалось мяуканье. Это в коробке из-под телевизора мяукал пода­рок бабушки Аллы. Бабушка считала, что пора уже прививать внуку любовь к животным. Сашка позорно боялся котенка. Его заставили подойти к коробке и погладить подарок. Но стоило котенку разинуть пасть, Сашка отскочил. «Что он тебе сделает?»— спросил Юшков. Саш­ка сказал: «Он хочет меня съесть». «Думаешь, он такой глупый? Ты вон какой большой, а пасть у него вон какая маленькая». Сашка умо­ляюще взглянул: и возразить нельзя было, и согласиться не мог. «Он привыкнет,— сказала Алла Александровна, торопливо закрывая от сквозняков окна.— Надо оставить их вдвоем и выпустить Трошку из коробки, чтобы не мяукал». Bсe послушно пошли к двери. Юшков остался из чувства протеста. Деятельная натура матери воспринималась им как семейная беда. Он старался убедить себя, что сам не такой.

Котенок лакал молоко из блюдца. Сашка сидел в углу в обнимку с подарками и смотрел на него. Котенок облизнулся, сделал несколько шажков в сторону Сашки и зевнул. Сашка оцепенел. Юшков лежал на тахте. Он притворился спящим и затаил дыхание: что будет?

Сашка улыбался, как улыбалась Ляля тем, кто ей не нравился. Он старался внушить себе любовь к котенку. Это была его защита. Мо­жет быть, он верил, что любовь, зародившись в нем, перейдет к котен­ку. Он задабривал котенка и для этого задабривал сам себя. Как буд­то чувства заразительны. А ведь они заразительны, подумал Юшков, и Ляля, внушая себе люббвь ко всем без разбора, поступает правиль­но, и ее все любят. А Аллу Александровну уважают, но не любят.

Котенок услышал жужжание мухи, подобрался. И сразу агрессив­ность его передалась Сашке. Улыбка исчезла. Но Сашка продолжал защищаться. Любовь не помогла, он строил новую оборону. Теперь он притворился, что забыл про котенка. Упорно рассматривал пода­ренный Беланом автомат с мигалкой. Это тоже был способ спастись. И у Ляли так бывало: забыть, не думать о неприятном, как будто его и нет. Он, Юшков, этого не умел. Он, как Алла Александровна, думал о неприятном раньше, чем оно начинало угрожать: разобьется кафель, поранит Сашку, кафель надо убрать...

А Сашка, притворясь, что не думает о страшном звере, следил за ним боковым зрением. Котенок поднял голову, отыскивая муху. Она полетела к окну. Он устремился туда, пригнув голову, вытянув морду, прижимая к полу хвост. Так ей и надо, чтоб не жужжала, когда сле­дует затаиться. Сашка теперь наблюдал за охотой как зритель, нахо­дящийся в безопасности. Кажется, он уже болел за котенка. Конечно. Кто же играет в жертву, каждый играет в охотника. Юшков схва­тил победившего сына на руки и вынес из комнаты на солнце.

Ляля показывала Белану новые туфли. Поворачивалась то одним боком, то другим. Белан перевел взгляд с ее ног на Юшкова. «Да,— сказал солидно, как бесстрастный судья.— У нас таких не купишь». Безразличная ленца в голосе не обманула Юшкова. «Юра ничего в этом не понимает»,— сказала Ляля, целуя Сашку. Жар, с которым она целовала тугие и красные щеки, тоже показался преувеличенным. «Что я не понимаю?» — спросил Юшков. Белан ответил: «Женскую красоту».— Ляля воркующе рассмеялась. «Это ей Татка подарила»,— объяснила теща. Таткой звали Лялину сестру. Муж ее приехал из за­граничной командировки. Алла Александровна сказала: «Дети, идите купайтесь. Мы тут без вас справимся».

Сразу за дачей начинался лес. Осины и орешник мешались со ста­рыми елями, голубые темные лапы которых то тут, то там прорезали сплошную светло-зеленую стену. Здесь жужжали шмели и кисло пах­ло травой, а дальше тропка шла через редкий сосновый лес по сухой хвое, мимо зарослей черники и папоротника. Перевалило за полдень. «Сколько стоят туфли?»— спросил Юшков. Ляля ответила: «Это по­дарок».— «Разве у тебя день рождения?» — «Сестра сделала подарок, что тут такого? — Она старалась не рассердиться.— Ей малы. Почему тебе это не нравится?» «Потому что ты ей таких подарков не можешь делать». Она посмотрела и промолчала.