Коридор - [40]

Люся выиграла. И конечно, немецкий язык ей креп­ко помог. Как тосковали мужики – ее начальники, не имея возможности разобраться в немецкой документа­ции. Люся была не просто переводчица и всегда под ру­кой, а профессионал строитель, женщина с жненным опытом, с хваткой, умеющая держать в кулаке прорабов и одновременно быть милой и женственной без всякого перенапряжения. Люся завоевала свое место под солн­цем. А кроме того, по ходу работы, она без всяких уси­лий завоевала и сердце заместителя главного инженера, проведя фурор среди немецких строителей, прибывших на открытие высотного дома.

Отношение ее к Леве стало однозначным – презри­тельным: она, баба, пошла и за два года выбилась в лю­ди, а он так и мотается в свое Кунцево – месит грязь са­погами. Туда-сюда, туда-сюда. Ни квартиры, ни зарпла­ты. А все вечная его трусость. Как и женился, струсив, так всю жнь и трясется лишний шаг сделать. Ну и си­ди в своем Кунцеве.

Однако забеременела. А перед тем как выгнать Леву Басманного, чтоб лишний раз выразить ему свое пре­зрение, сообщила о своих отношениях с другим мужчи­ной, который ему, Левке, не чета. Имени мужчины она на всякий случай не упомянула (подразумевался заме­ститель главного инженера).

…В роддоме Лева занял очередь в справочное бюро.

– …Мальчик, рост 51 сантиметр, вес три восемьсот. Самочувствие удовлетворительное. Следующий. Фами­лия?..

Самой регистраторши видно не было, только толстый палец с коротко остриженным ногтем ползал по листу тетради, отыскивая нужную фамилию.

Лева наклонился к окошку:

– Бадрецова Людмила Георгиевна. Палец медленно поехал вн, остановился.

– Мертвая девочка, рост 41 сантиметр, вес три сто, самочувствие удовлетворительное. Следующий.

Леву тут же оттеснила в сторону толстая тетка в плат­ке, перед ним было уже не окошко, а белая стена.

– Подождите! – Лева свез локтем тетку в сторону, всунулся в окошко: – Как мертвая? Почему мертвая?.. Регистраторша подняла на него глаза:

– Мертвенькая. Бывает, гражданин. Вы с врачом поговорите. С одиннадцати.

– Что с одиннадцати?! – вдруг закричал Лева. – Где врач? Немедленно позовите врача!..

– Ох, – тяжело вздохнула регистраторша и набрала какой-то трехзначный н– Антонину Андреевну па­паша спрашивает. Ну, которая мертвенького родила… Да я ему говорю: с одиннадцати. Ладно, он… – Она пове­сила трубку. – Врач сейчас не может выйти, она шьет. Как кончит, сразу к вам выйдет. Бывает, гражданин… Что ж теперь поделаешь. Следующий!

В учительской на чистой доске под расписанием уро­ков появилась черная, хорошо впитавшаяся в побелку надпись: «Клара – дура!»

Написала справедливую гадость Лена Шарова. Дело в том, что Лена верила в бога. Вернее, в бога верили у нее дома и заставляли носить крестик. Из дома Лена выходила в крестике, по дороге крестик снимала и в шко­лу входила без крестика, а после уроков снова вешала его на шею.

Клара Антоновна, директор школы, каждое утро про­веряла Лену, объясняя при этом, что бога нет. Но од­нажды Лена забыла снять крестик, и Клара Антоновна перед всем классом сняла с нее галстук.

Лена долго плакала, так долго, что Ромка чуть не за­плакал вместе с ней. После того как слезы кончились, решено было отомстить. Ромка предложил себя, но Лена хотела мстить собственноручно.

Писала Лена пальцем, окуная его в жестяную коро­бочку – под диафильма, специально прихваченную Ром­кой дома. В пузырек с чернилами палец не влезал. Лена написала, еще раз обвела буквы и добавила вос­клицательный знак.

Подвела Лену ее аккуратность. Если бы не крестик, Лена была бы первая ученица четвертого «А». У нее был такой прекрасный почерк, что классная руководительни­ца даже доверяла ей проставлять в дневниках отметки за четверть. Если бы Лена была, как многие другие де­вочки, неряха, то мазанный чернилами, не оттертый даже пемзой (тоже по совету Ромки) указательный па­лец не привлек внимания отличника Юры Жукевича.

О своих соображениях Жукевич сообщил Кларе на следующий день, когда в школе началось расследование. Поскольку Лена еще верила в бога и врать не умела, она во всем прналась. Лену на неделю исключили школы. Теперь нужно было мстить Жукевичу.

Он был бит, а после битья Вовка Синяк, приятель Ромки, защепкой для белья защемил ему нос, чтобы с защепкой шел по улице до самого дома.

Юра Жукевич в бога не верил, но тоже был правдив и потому, несмотря на запрет ябедничать, все по правде рассказал дома.

…Дед зашел в уборную, замкнулся нутри и тихонь­ко потянул за цепочку. Вода с грохотом пролетела по ржавой, покрытой росой трубе, омыла опорошенное пеп­лом дно унитаза и кончилась.

«Докурю сначала», – решил дед, ласково поглядывая вверх на заполнявшийся свежей проточной водой бачок. Он опустил рогатое сиденье и, как был, в брюках, опу­стился на него.

Из тряпичного мешочка на стене он вытянул несколько одинаково нарванных газетных листочков, выбрал с законченной строкой и принялся за чтение.

«…Министерство черной металлургии с прискорбием вещает… на семьдесят девятом году… Киршон Алек­сандр Ильич…»

Дед приоткрыл дверь:

– Липа! Киршон умер!..

– Чего? – донесся Липин голос большой комна­ты. – Чего ты орешь?!