Коридор - [38]

– Чего ты дверь ломаешь! Куда я его дену?! – ото­звалась с кухни Глафира.

– Я чего говорю-то, – вступился Кирилл, – Глафи­ра Николаевна. Велосипед-то действительно. Вчера То-нюшка об него ногу впотьмах зашибла.

– Выкини его к черту! – крикнула Глафира, отпи­хивая с дороги Надьку.

Хлопнула дверь.

Надя, спустив первый пар, расстегнула пальто и по­здоровалась со всеми.

Кирилл почесал затылок.

– Чулан, говорю, набит, полати доверху, с чердака сопрут. Подвесить его надо. – Он постучал в дверь Ожо­гиной:– Николавна, не возражаешь – на стену его по­дыму? Ага, – кивнул Кирилл, не дождавшись ответа. – Михал Данилыч!

Сосед с радостью отозвался уборной, где пережи­дал шум:

– Тихо?

– Вылазь, поможешь.

Кирилл достал костыль, молоток и со стремянки за­бил костыль под высокий потолок коммуналки. Михаил Данилович подал велосипед. Кирилл принял его за зад­нее колесо и, пропустив костыль между спиц, повесил ве­лосипед на стену. А руль свернул, чтоб не топорщился.

Надежда Ивановна тем временем переоделась и вы­шла на кухню готовить ужин. Надежда Ивановна, по­местному «Надька-рыжая», еще молода и красива. И зла, потому что несчастна. Надежда Ивановна читала романы и знает себе цену. Старшая ее сестра за полков­ником, а у нее муж Ваня, понимающий свое ничтожест­во. И трое детей, родившихся по недосмотру. Работает Рыжая в химической лаборатории; от химии у нее по ве­черам разламывается голова, унося красоту и молодость. И молоко за вредность ей не помогает и не поможет.

– Опять эту заразу развесили по всей кухне! – Надька схватила бельевую палку и яростно стала сдви­гать в сторону развешанное над плитой белье. Надька знает, что Александр Григорьевич туберкулезный боль– ной, но раньше это обстоятельство как-то не вызывало у нее гнева, теперь же, после возвращения соседа, она не забывает о туберкулезе.

– Это все дура глухая, – согласно закивала Дора. – Развесит где ни попадя. Маня! Маня!..

Маня, совсем старенькая, в косыночке, в очках на конце носа, высунулась каморки, где она долгие годы проживала совместно с Дорой. Когда у Доры еще был жив муж, они жили втроем. Правда, Маня и тогда плохо слышала. Хозяйкой считается Дора, хотя и по возрасту, и по стажу прописки Маня ее превосходит.

Маня вышла на крик Доры, но по дороге забыла, за чем шла, и, озабоченная своими думами, спросила, пред­варительно освободив – под косынки одно ухо:

– А куда Нехлюдов-то собрался? Собрался и уехал, а?

Маня любит читать. Своих книг у нее одна разбитая Библия, читать она берет у соседей. Сейчас у нее Лев Николаевич Толстой, взятый у Оли.

– Чего белье цыпинское над самой плитой повешала?! Маня, не разобрав ответа на свой вопрос, махнула рукой:

– Орет, орет, а чего орет, сама не знает. Тот с ней! – Маня верующая и черное слово «черт» заменяет на «тот».

– Так-так, все прекрасно… – бормочет Александр Григорьевич, вернувшийся за несостоявшимся чайником. Чайник давно погасили. Он снова зажег газ.

– Здравствуйте, Александр Григорьевич, – с полу­поклоном обращается к нему Маня. – Чайничек как по­спеет, принесу.

– Будь добра, – кивает Александр Григорьевич, и что-то забыто барственное проскальзывает в его тоне.

Знакомы они почти сорок лет. Когда Александра Ин­нокентьевна, родив Олю, неожиданно отправилась на Фронт, Александр Григорьевич чуть не сошел с ума. Тог-да-то родственники и подыскали ему Маню. Маня вырос­ла в сиротском приюте и там же выучилась на няньку за Грудными младенцами, о чем у нее была даже специаль­ная бумага. Прошло много лет. Оля и Лева выросли, жа­лованье Мане давно перестали платить, но она по старой памяти иногда стирает белье Александру Григорьевичу.

Надежда Ивановна сама стирает белье. Она нервно зевнула:

– Потолок надо мыть.

– Потолок – это Оля. Поставила варить сгущенку н забыла. И вот второй год желтый потолок над плитой весь в коричневых струпьях.

– Да-да, – отозвался Александр Григорьевич уже на выходе кухни. – Желательно…

– И кальсон своих я не вижу, – бесстрастным голо­сом пронесла Надька, задумчиво разглядывая корич­невые подтеки на потолке.

– А – это – Геннадий Анатольевич, – с готовностью подсказала Глафира. – Я утром гляжу: берет, а вроде – ваши…

В передней хлопнула дверь.

– Всегда эта Олька дверь швыряет, – проворчала Дора.

– Добрый вечер, – бойким голосом поздоровалась с присутствующими Ольга Александровна. Ольга Алек­сандровна, вернувшись с мужем Монголии, на работу больше устраиваться не стала, с удовольствием сидит до­ма и потому всегда в хорошем настроении. Иногда, когда ей становится совсем уж скучно, она берет редактуру на дом. – Как у нас дела?

Надька бросила на нее косой взгляд.

– Что-то я кальсон своих не вижу, бежевые, китай­ские… – сказала она, перехватывая недоуменный взгляд Ольги Александровны и направляя его вверх – в верев­ки. – Нету кальсон.

– Ой! Надежда Ивановна! – Ольга Александровна шлепнула себя ладонями по щекам. – Неужели? Вы знае­те, он мог! Он ушел – я спала. И в неглаженых ушел. На заседание кафедры. Извините, ради бога. Как при­дет, сразу же верну.

– Сразу не надо, – простирните.

– Ну, разумеется, разумеется… В коридоре зазвонил телефон.