Коричневый путч красных - [112]

Обычно упомянутая книжная лавина устремляется в два основных, магистральных русла. Первое из них для августовского путча, можно сказать, уже заполнено: по горячим следам выпущено несколько изданий с хроникой трех дней. Второе — русло глубоких аналитических исследований — еще предстоит заполнить работами публицистов, историков, политологов. Надо полагать, оно будет заполняться не один год. Опоздав с нашей книгой в первое русло и не будучи специалистами по заполнению второго, мы избрали промежуточный путь — предприняли скромную попытку собрать воедино все важные документы и свидетельства прессы не только дней путча и еще десятка после них, но и нескольких предшествующих лет. Мы собрали выступления политических деятелей, столкнули на страницах книги представителей общественных движений разного толка, комментарии столичных и провинциальных газет разных ориентаций, от крайне правых, черносотенных, ортодоксально большевистских, до леворадикальных. И нам кажется, что все это сложилось в некую мозаику, в которой уже можно различить не только контуры событий, но и их истоки.

Внимательный читатель непременно обнаружит в книге информационные лакуны: какие-то кусочки мозаики мы, конечно же, утеряли — все-таки не могли не спешить. Другой читатель сочтет, что ту или иную деталь следовало бы дать в ином освещении, поцитировав другую газету, иного деятеля. Не станем с таким читателем спорить. Сталкивая на страницах документы, фотографии, карикатуры, мы стремились сделать документальную книгу эмоциональной, а эмоции, увы, всегда субъективны. Как субъективны и прекрасные надписи на московских стенах, которые мы бережно собрали в дни путча и поместили в эту книгу. Нацарапанное на стене иной раз стоит целого политологического исследования.

Велик был соблазн завершить книгу серией аналитических обзоров, в которых сегодня уже нет недостатка, и поведать читателю, что:

путч провалился из-за нелепых действий недоумков-гэкачепистов, постоянно пребывавших в состоянии алкогольного опьянения;

героическое сопротивление народа и Ельцина со товарищи опрокинуло хитроумные, коварные замыслы умудренных политическим и военным опытом путчистов;

переворот был запланирован и организован Горбачевым, который при любом его исходе оставался в выигрыше;

события трех августовских дней разыграны демократами и лично президентом России, дабы одним махом покончить с КПСС, КГБ, партийной номенклатурой;

мы стали свидетелями революции, освященной дорогими русскому сердцу именами Бориса и Глеба, революции «с лицом Ростроповича»;

у власти после августа остались те же партократы, и уж если и говорить о какой-то революции, то ее следует называть революцией ренегатов;

19-21 августа стали днями небывалого всенародного подъема, повлекшего за собой возрождение духовности и нравственного начала;

в дни путча подавляющая часть населения проявила полнейшее безразличие к политическим судьбам страны, а сейчас и подавно ее, эту подавляющую часть, волнуют лишь пустые полки магазинов, а кто будет править Россией, ей в высшей степени наплевать;

у правых вырваны зубы — перевороты нам больше не грозят;

августовская попытка — первая в длинной цепи кровавых событий, которые ожидают нас; и т.д., и т.п.

Мы преодолели этот соблазн, памятуя о ненадежности скороспелых анализов по горячим следам событий. Но тут же возник новый: как можно полнее, как можно детальнее показать послепутчевую жизнь страны, ибо все, буквально все, что происходит сегодня, густо окрашено августовскими тонами, а газеты что ни день подбрасывают информацию, которую неудержимо хочется вставить в книгу, пока она еще на редакционном столе, а не в типографии. И так хочется напомнить:

о первом столкновении властей предпринимателями Москвы;

об истовой дележке партийного имущества; о загадочных смертельных полетах управделами ЦК (вот и осень пришла, большевики полетели — в ходу такая мрачная шутка);

о сварах в демократическом стане; о множащихся горячих точках на карте разваливающейся империи;

о тюремных стихах Лукьянова и рационе питания гэкачепистов в следственном изоляторе;

о далеких Курилах — то ли нашенских, то ли нет; о президентских выборах — там и сям, о досрочном уходе президентов — там и сям;

о ценах на колбасу, хлеб, молоко, водку, штаны, и все-все-все, что едят, пьют, носят и вообще потребляют;

о бесполезных посиделках в Ново-Огарево; о последних днях страны под названием СССР и о многом-многом другом.

Мы устояли перед этим соблазном, ибо к моменту выхода книги все эти сенсационные события будут окончательно и бесповоротно вытеснены новыми, еще более сенсационными — время сейчас такое. А то, что произошло в три августовских дня, ничем не затмить, это останется в истории.

Оставалось решить, где все-таки поставить точку, вернее, отточие, как закончить книгу. Оборвать ее на пессимистической ноте, которая, право же, более чем уместна при нынешнем состоянии наших с вами общих дел. Или же выразить хотя бы малую толику оптимизма. Мы выбрали последнее.

Книга выйдет на исходе зимы. Хочется, очень хочется верить, что последующая за нею весна (вот уж что никто не оспорит!) не станет временем новых путчей и смут, а станет весной надежды. Как в концовке романа Александра Кабакова.