Корчак. Опыт биографии - [138]

В рамках Еврейского общества взаимопомощи действовал распущенный оккупантами «Центос» – теперь Отдел опеки над детьми и молодежью. Он содержал еврейские воспитательные учреждения, среди прочих Главный приют для подкидышей, корчаковский Дом сирот, бундовский санаторий имени Владимира Медема в Медзешине, дом для детей с задержками в развитии в Отвоцке. А также старался помогать детям, у которых уже никого не было, – тем, кто жил и умирал на улице. Управление «Центоса» вовлекло в работу лучших во всем гетто педагогов, специалистов по социальной помощи, медсестер, воспитательниц. Они создавали приюты, комнаты отдыха, полуинтернаты, дневные пункты помощи, где можно было провести пару часов в тепле и съесть тарелку супа – для некоторых это была единственная еда за сутки.

В гетто было тридцать сиротских приютов и интернатов. Разделение обязанностей между обществами, которые занимались социальной помощью, так и не произошло. Люди, ответственные за судьбу детей, отчаянно сражались за молоко, муку, кашу, картошку, рыбий жир для своих подопечных. При случае – и для себя, и для своей семьи. Само собой, такие организации, как Еврейский совет или «Центос», становились прибежищем для «своих» – родственников и знакомых, мечтавших выжить, переждать, получить дополнительные карточки и продовольственные пайки. Что приводило Доктора в ярость. «Это был уже другой Корчак. Измотанный, раздраженный, подозрительный, готовый затеять бешеную ссору из-за бочонка капусты, мешка муки…»{407} – писал Игорь Неверли в предисловии к «Дневнику».

Письма Корчака в конторы, организации и к частным лицам полны оскорбительных выпадов. Одна из его коллег – истеричная баба, лентяйка с мозгами больничной уборщицы. Высокопоставленный чиновник из гетто – идиот, вредитель с манией величия. Люди из воспитательных учреждений – тупицы, сидящие на слишком высоких местах. Проходимцы, шуты, мерзкие мошенники. Развращенные безнаказанностью сутенеры. Комнатные собачонки. Преступники. Шарлатаны. Коррумпированные обманщики. Бездушные. Жадные. Бездарные. Нерадивые. Банда гангстеров. Существа наихудшего сорта.

Мы никогда не узнали бы подробностей его упорной, отчаянной борьбы за судьбу детей, не только «своих», но и «чужих», если бы не книга «Януш Корчак в гетто. Новые источники», которую в 1992 году выпустил Издательский дом «Латона». Она включает в себя никогда ранее не публиковавшиеся документы, связанные с деятельностью Доктора в закрытом районе. Александр Левин, редактор издания, писал в предисловии:

В середине 1988 года, при загадочных обстоятельствах, тогда еще не выясненных, кто-то из жителей Варшавы, сохраняя полную анонимность, передал (не лично, а через посредницу) Корчаковскому обществу в Израиле обширный, неупорядоченный набор неизвестных прежде архивных материалов времен последнего этапа жизни Старого Доктора{408}.

Далее он пояснял, что израильское общество предоставило материалы Корчаковской лаборатории при варшавском Институте образовательных исследований, которая эти тексты обработала и спустя четыре года издала. И таинственно добавлял:

Когда нас спрашивали <…>, каким образом документы уцелели, кто их хранил, почему в течение почти сорока лет их не передали людям или учреждениям, которые занимаются сбором и исследованием всего наследия Корчака, – мы не могли и до сих пор не можем <…> ответить{409}.

Михал Врублевский, «пан Миша», один из воспитателей Дома сирот, которого не отправили на Умшлагплац, потому что в тот день он с несколькими воспитанниками был на принудительных работах в немецких мастерских, – рассказывал, что, вернувшись на Слискую, обнаружил пустые помещения и разбросанные повсюду кипы бумаг. Он собрал их и положил в чемодан, который впоследствии прятали в разных точках гетто, а в конце концов переправили на арийскую сторону. Что произошло с чемоданом потом? «Не стоит чрезмерно углубляться в детективные рассуждения такого рода»{410}, – пишет Левин. Что значит «чрезмерно»? И почему «не стоит»? Эта история могла бы стать сюжетом сенсационной повести со множеством вопросов, на которые никто не отвечает.

Сегодня известно лишь то, что бумаги, среди которых был и дневник Корчака, добрались до Неверли, а потом были оставлены на хранение у Марины Фальской в «Нашем доме» на Белянах. Для безопасности их замуровали в тайнике на чердаке Дома. После войны – в 1958 году – Неверли опубликовал «Дневник», но остальные документы не были обнародованы. Их след затерялся на много лет. Однако кто-то знал об их существовании, кто-то хранил их, кто-то определил их судьбу. Почему ни у кого из польских исследователей не было доступа к ним? Почему они в конце концов попали в Израиль? О причинах можно только догадываться. Письма Корчака – воинственные, безжалостные, написанные в запале в минуты отчаяния – представляли в черном свете его самого и многих других людей. Большинство людей, чьи фамилии он упоминает, погибли, но остались их родные, друзья. Выжили свидетели, знавшие другую, зачастую героическую, правду о людях – а не ту, что была запечатлена в заметках. Поэтому, возможно, были по-своему правы те люди, устроившие так, чтобы документы из гетто не увидели свет слишком рано. Чтобы они нашлись только тогда, когда содержащиеся в них резкие слова уже не могли никого задеть.