— Мама, Ермак хочет поговорить с тобой насчет той девочки… — сказал Санди.
— Сейчас, только вымою посуду.
— Я помогу вам, ладно? — неожиданно предложил гость. И так же неожиданно Виктория Александровна согласилась.
Мальчики живо перетаскали посуду в кухню, причем Санди разбил тарелку.
— Ты… не надо, я сам! — сказал Ермак.
Он ловко, как жонглер, стал мыть и перебрасывать тарелки.
— Дома я всегда мою, — пояснил он.
— У тебя есть сестренки и братишки? — спросила Виктория Александровна.
— Нет. Один я. Была сестра — умерла. Не уберег я ее… простудил. Теперь бы ей десять лет было.
— Она давно умерла?
— Давно. Ей было четыре годика.
«Не уберег!.. Уму непостижимо. Взял ответственность на себя».
— А где работают твои папа и мама? — спросила Виктория Александровна и поняла: вот его больное место — родители.
Ермак весь сжался, будто она замахнулась ударить. Было ясно: мальчик стыдился за родителей и любил их, какие бы они ни были. Может, отец пьяница? Такое, к сожалению, бывает.
— Мама работает в гостинице, — пояснил мальчик — а папа… Он сейчас ищет подходящую работу. — Ермак мог бы добавить, что, сколько он помнит отца, тот всегда занят тем, что ищет подходящую работу, но, видимо, ему никакая работа на подходила. Но Ермак этого на сказал.
— Какая у него профессия? — не удержавшись, спросила Виктория Александровна.
— У папы незаконченное высшее образование… Он учился в трех институтах, а потом дедушка с бабушкой умерли, и папа не закончил института по семейным обстоятельствам.
«Как часто он это повторял, что сын запомнил наизусть!» — Ну вот, все убрали. Спасибо. Пошли, ребята, ко мне, — сказала Виктория Александровна вслух.
Ребята сели рядышком на тахту, мама — в кресло. Рядом на низком столике красовалась ее гордость — подарок Санди: белый корабль с алыми парусами.
Ермак смотрел на него не отрываясь.
— Санди! И это ты сделал?
— Да. К маминому рождению. Хочешь, тебя научу? И ты будешь делать такие же корабли. Не так уж трудно. А как интересно! Меня дедушка научил. А я тебя научу.
— А настоящую лодку ты сумел бы сделать?
— Конечно, только надо правильные чертежи. Можно попросить дедушку…
— А вы работаете в глазной больнице? — обратился Ермак к Викторин Александровне.
Вот он из-за чего пришел!
И все же он любил Санди. Это было заметно. Любил за его жизнерадостность, наивность, доверчивость, ребячливость — за все то, чего не было у него самого. Но кто же у него это отнял?
Виктория Александровна рассказала о враче, окулисте Екатерине Давыдовне Реттер, и обещала, что попросит осмотреть девочку.
— Откуда ты знаешь эту девочку? Расскажи о ней, — попросила Виктория Александровна.
Ермак нерешительно взглянул на нее. Опять та нее настороженность. Как трудно ему поверить в доброе отношение!
— Я ее всегда знал, — уклончиво ответил Ермак. — Ее звать Ата. Ата Гагина. Она хорошая. Мальчишки дразнили ее… Им было смешно, что Ата такая вспыльчивая. Она поэтому дралась с ними.
— Дралась… слепая?
— Она отчаянная. Бежит напролом, хоть и не видит.
— Неужели не ушибается? — ахнул Санди.
— Она чувствует, где столб или другой какой предмет, и на бегу уклоняется. Иногда, конечно, ушибается. Но она не боится ушибов. А в интернате ее не понимают. Взяли в тиски. И она взбунтовалась. Все делает назло, по-своему. Это оттого, что она слепая. Если бы ей вернуть зрение, она стала бы совсем другой. Ее смотрела докторша. Говорит, что еще рано оперировать. Правда, давно уже смотрела. В прошлом году.
— Ата сирота?
— Д-да… Мать ее пропала без вести. Была бабушка, но Ата ее не любила. И мать не любит. Ата говорит: «Мне все равно, жива она или нет. Я ей все равно никогда не прощу, что бросила меня одну». А бабушка умерла. Летом я пришел к ним рано утром. Ата сидит на крыльце и плачет. Потом вытерла слезы и говорит: «Ночью бабушка умерла. Мне ее не жаль. Пусть скорее похоронят. Она была плохой человек и родила плохого сына». Это она об отце. А все-таки плакала. Ата ведь добрая. Когда я болел воспалением легких, она так ухаживала за мной! Пока мама не выгнала ее за то, что Ата ее оскорбила. Но Ата очень хороший человек. Просто она не умеет прощать!
«А ты умеешь…» — мысленно сказала Виктория Александровна. А вслух:
— Кто же устроил девочку в интернат?
— Горсовет и устроил. А комнату, где жила Ата с бабушкой, отдали одной семье. У них мальчишка очень больно дерется. Хоть бы ее не исключили из интерната. Со всеми воюет — и с учителями, и с ребятами. Пока ей прощают. Слепая. Там хорошие люди. Просто они не понимают, что Ата такая… свободолюбивая.
— Я договорюсь с доктором. И ты ее приведешь. Санди тебе скажет когда.
— Спасибо! Большое спасибо.
— Не за что. А теперь идите к Санди, ему не терпится показать свои коллекции. И прошу тебя, Ермак, приходи к нам. Это я тебя приглашаю. Не только Санди, но и я.
— Вы… приглашаете?
— Ну да, я.
Ермак переминался с ноги на ногу. Башмаки совсем развалились. Хорошо, что пока стоит золотая осень. Он что-то хотел сказать, но только благодарно посмотрел на нее. Внезапно Ермак подошел к кораблю с алыми парусами.
— Это очень красиво, — проговорил он грустно, — но алых парусов не бывает.
