Корабли Санди - [24]

— Что это, почему вас так много? Марш в коридор! Вызвали только Дружникова! — резко сказала Мария Федоровна.

На ее щеках рдели пятна. Учителя тоже были взвинчены. Видно, успели поспорить между собой.

Ребята неохотно вышли в коридор, оставив дверь полуоткрытой. Мария Федоровна встала и плотно захлопнула ее. Санди остался один с учителями.

Он знал их всех, даже у кого еще не учился, потому что в эту школу он ходил целых семь лет.

Сначала, первые четыре года, Санди не любил школу. Потому ли, что невыразимо скучны и томительны были уроки Татьяны Макаровны. Он был слишком мал, чтобы выдержать четыре урока навытяжку. Учительница была строгая. Малейшее движение в сторону соседа по парте вызывало оклик. Как часто потом думал Санди, подросши: «Почему она ни разу не попыталась заинтересовать, развеселить, сделать из урока подобие игры?» Рано Санди призвали к соблюдению долга. Дома было радостно, интересно, в школе тяжело.

Только в пятом классе Санди сделал удивительное открытие: оказывается, уроки могут быть интересными, а учителей можно любить!

Класс был разболтанный, ребята озоровали. Один Ермак не баловался. Не то что он был уж таким тихоней, просто у него не было потребности пускать бумажных галок или мычать с закрытым ртом, чтобы немножко позлить добрую Людмилу Владимировну, которую все очень любили. Татьяну Макаровну Вьюгину не любили, но не посмели бы пускать на ее уроке галок.

По-настоящему Санди полюбил школу с шестого класса. Главной приманкой был Ермак, но и учителей он любил, кроме Марии Федоровны, которую все недолюбливали — и ученики, и учителя. Через Лялю Рождественскую, изрядную «болтуху», ребята были хорошо осведомлены о делах учительских. Знал бы Петр Константинович, что его конфиденциальные беседы с коллегами за чашкой чая или бутылкой виноградного потом комментировались сначала в седьмом «Б», потом и в остальных классах, конечно, под строгим секретом.

Санди стоял посреди учительской, призванный к ответу за дикий, недисциплинированный поступок, и — странно — все учителя, кроме двух-трех, со скрытым одобрением смотрели на него. Наверно, им тоже было жалко лягушку!

Математик Виктор Николаевич, высокий, энергичный, добродушный, но вспыльчивый, стоял у открытой форточки, курил и хмурился. Время от времени он грустно и одобрительно поглядывал на Санди и возмущенно на Марию Федоровну. Добрая Людмила Владимировна, близорукая, седая, только вздыхала. Санди стало немного легче.

— Подойди ко мне, Дружников! — сказал директор.

Петр Константинович Рождественский был директором этой школы сорок лет. Сейчас ему было под семьдесят, но выглядел он молодо: сухощавый, стройный, волосы густые, зубы все целы, лицо почти без морщин. Он с юности увлекался альпинизмом и теперь еще ежегодно летом отправлялся с учениками на Кавказ, хотя уже лично не штурмовал высокие вершины. И все же годы сказывались. Он преподавал географию, и на уроках его стало что-то очень шумно. Учителя тоже не слишком слушались его.

Санди вдруг подумал, что в эту самую школу ходил его отец и отец Ермака и Петр Константинович учил их. Тогда он был строг и на уроках его сидели тихо. А до революции эта школа называлась «реальное училище», и в ней тогда учились дедушка Санди, Николай Иванович, и сам Петр Константинович, тогда просто Петька Рождественский. Трудно было представить его маленьким.

— Расскажи, Санди, что произошло, — тихо сказал директор.

— Распустились донельзя! — раздраженно бросила Мария Федоровна.

— Я попрошу вас не перебивать, — спокойно приказал директор и снова обратился к Санди: — Что произошло?

Санди густо покраснел: все на него смотрели, весь педколлектив.

— Лягушка… — сказал Санди с усилием. — Она же еще жила. Мучилась. Я решил ее умертвить… сразу.

Санди взглянул на приоткрывшуюся дверь — там его слушали одноклассники. Это придало ему храбрости.

— Мы и так верим, раз написано в учебнике. Мы просим, весь класс, спросите ребят: не надо больше таких опытов.

Петр Константинович покачал головой.

— Почему ты не пришел ко мне и не сказал, что не можешь смотреть… Надо соблюдать дисциплину. Кто же так поступает?

— Я думал о лягушке. Она бы мучилась до сих пор.

— Подвергать такому зрелищу детей! Безобразие! — пробормотал математик и сморщился.

— Разрешите мне, Петр Константинович, — решительно вмешалась Вьюгина. — Дружников мой бывший ученик. Четыре года!.. Знаешь ли ты, Дружников, что в научных институтах физиологии медицины производят опыты над кроликами, собаками, морскими свинками ради науки, ради человека! Во имя высоких целей! Павлов даже поставил памятник за это собаке. А его ученики изучали на собаке боль. Болевые ощущения. Понимаешь?

— Мы же не научные работники, только ученики… — дрожащим голосом возразил Санди.

— Все понятно! — прервал его директор. — Мы обсудим эту историю на педсовете. А теперь попроси у Марии Федоровны извинения. Что же ты молчишь?

Санди размышлял: просить или не просить? Он не чувствовал себя виноватым. Но, наверное, лучше попросить. Может, на этом все и кончится.

Санди повернулся к преподавательнице биологии, смотрящей на него злыми глазами.