Кораблекрушение у острова Надежды - [137]

Андрей Петрович перестал читать, глотнул из серебряного ковша холодной браги, посмотрел на дочерей:

— Всё ли поняли, красавицы?

— Поняли, батюшка, — ответила за всех старшая, Евдокия, — как не понять.

Клешнин хлопнул рукой по надоедливой мухе на лбу, вытер усы.

— Далее слушайте.

«Всякое кушанье, — строго читал Клешнин, — мясное и рыбное, всякий приспех скоромный и постный и всякое рукоделье она должна сама уметь сделать, чтобы могла и служанку научить: ежели все знает мужниным наказанием и грозою и своим добрым разумом, то все будет споро и всего будет вдоволь».

Андрей Петрович снова прервал чтение и отпил браги. Со вчерашнего винопития во дворце его мучила жажда и побаливала голова.

— Эй, Наталья! — прикрикнул он, заметив, что младшая дочь, его любимица, хихикает и прячет лицо за спину Евдокии. — Смотри, видно, по плетке соскучилась! — Клешнин перевернул страницу. — «…Отнюдь беречься от пьяного питья. Должна жена пить бесхмельную брагу и квас и дома и в людях. Тайком от мужа ни есть, ни пить…»

Андрей Петрович поднял голову. Его любимица Наталья пнула под бок старшую сестру. Ей надоело слушать нудное отцовское чтение и хотелось порезвиться.

— Ну-ка, Наталья, скажи, какая святая на седни приходится?

— Орина-рассадница. Седни мамка рассаду садила и все приговаривала: «Не будь голенаста, будь пузаста, не будь пустая, будь тучная, не будь красива, будь вкусна».

— Знаешь, дочь, хорошо, — похвалил отец.

Он остался доволен ответом и перевернул еще страницу книги, готовясь продолжать чтение.

Книгу он отодвинул подальше от дальнозорких глаз и огладил бороду.

— Андрей Петрович, господине, — позвал старый дворецкий, приоткрыв дверь, — выдь-ка сюда.

Клешнин закрыл книгу и вышел из горницы.

— Богдан Яковлевич Бельский тебя спрашивает, — зашептал дворецкий.

— Какой Бельский?

— Воевода из Нижнего Новгорода… Опальный.

Этого Клешнин не ожидал. Появление в Москве опального без царского повеления строго запрещалось. Однако окольничий понимал, что придворный Бельский знает порядки, и ежели он решился приехать самовольно в Москву, значит, недаром.

— Что ж, зови, — подумав, распорядился Андрей Петрович и вошел в горницу.

— Отправляйтесь к матери, девки, завтра с вами поговорю. Не забывайте воспитателя своего, — он показал на плеть, висевшую на стене. Этой плетью Клешнин наказывал провинившихся домашних.

Девушки засмеялись и выбежали из отцовской горницы.

Вошел опальный воевода Богдан Бельский в скромной одежде черного цвета, с тяжелой золотой цепью на шее.

Клешнин и Бельский обнялись: их связывала давняя дружба и близость к царю Ивану Васильевичу.

— Почему приехал без царского позволения?

— По слову и делу государеву!

— Вот как! — Клешнин удивился. — А что за дело у тебя?

Богдан Бельский подошел ближе.

— Нагие скоро царевича Дмитрия в Москву привезут, — сказал он, понизив голос.

— Когда?

— На Николин день будто.

— Чего хотят Нагие?

— Мятежа на Москве. Царевича Дмитрия хотят на царство посадить.

— Еще что знаешь?

— В Москву посланы люди с подметными письмами.

Андрей Петрович очумело смотрел на Богдана Бельского. Он не верил своим ушам. Царевича Дмитрия привезут. Гости московские, купецкие люди и посадские мужики поднимут мятеж. Колокола в московских церквах ударят в набат. Люди Нагих разобьют кремлевские ворота, и разъяренная толпа ворвется в царский дворец. Клешнин представил себе все это очень ясно. Он увидел, как вытаскивают из дворца окровавленного, избитого Бориса Годунова. Увозят постриженных в ангельский чин царя и царицу. Вытаскивают растерянных слуг…

Во дворце появляются многочисленные надменные родственники царевича Дмитрия — Нагие. Его, верного слугу, царского дядьку Андрюшку Клешнина, ждут пытки и мучительная смерть. В этом он нисколько не сомневался. На родство с Григорием Нагим он не надеялся.

Тугая волна ударила в голову, закололо в сердце.

«Царевич не должен быть в Москве. — Клешнин вскочил с лавки и заметался по горнице. — Скорее во дворец. Может быть, царевич Дмитрий сегодня ночует в Сергиевой лавре и завтра припожалует в Москву».

— Поедем, Богдан Яковлевич, к правителю, — сказал Клешнин и не узнал своего голоса. — Эй, там, люди! Коня! — Он сорвал со стены саблю, засунул нож в голенище.

По горницам забегали, затопали сапогами слуги.

Богдан Бельский со злорадством поглядывал на всесильного царского дядьку. «Проняло, — думал старый опричник, — понял, что к чему. Тебя-то первого к ответу Нагие поставят. Ишь, старый пес, силу забрал».

— Твоя воля, Андрей Петрович, — сказал он, пряча глаза, — дело важное, как велишь.

Хотя и торопился Клешнин, а не удержался и показал опальному приятелю каменную стену вокруг третьего посада, выросшую за Китай-городом. Стены бело-набело выштукатурены и украшены множеством зубцов и башнями. Кое-где стена еще достраивалась, сооружались башни.

Новые стены высились полукругом, концы которого упирались в устье Яузы и Черторыя, а стена, соединяющая их, смыкалась с южными стенами Кремля и Китай-города в одну общую линию, защищенную Москвой-рекой.

Город за белой стеной посадские мужики прозвали Белым, или Царевым городом.

— Федор Конь стены ставил, — сказал Клешнин. — Мотри-ка, башни какие. Под каждой башней вороты, а всех ворот десять… А еще Борис Федорович Годунов другой город затеял. Стены деревянные будут ставить по земляному валу вокруг всей Москвы и по Замоскворечью. Стены толщиной в три сажени и более. А вороты каменные, с башнями. Спору нет, Борис Федорович хозяин хороший. И улицы шире делают, на двенадцать саженей мостят.