— Легче! Легче там! — застонал килевой пояс. — Хотя бы на одну восьмую дюйма можно правила соблюдать?! Слышите, вы, заклепки!
— Легче! Легче! — заскрежетали стрингеры. — Дайте нам отойти от шпангоутов!
— Легче! — заурчали бимсы из-под угрожающе накренившейся палубы. — Вы вдавливаете наши кницы в стрингеры так, что нам не пошевельнуться. Легче, вам говорят, не то останетесь без своих плоских головок!
Две встречных волны врезались в нос, одна в левую скулу корабля, другая в правую, и рухнули вниз дымящимся грохочущим водопадом.
— Легче! — завопила передняя таранная переборка. — Меня ведет во все стороны, а я зажата, как в тисках. Легче, вы, проклятые кованые стружки! Дайте передохнуть!
И сотни обшивочных листов, приклепанные к шпангоутам, подхватили ее крик, потому что каждый лист стремился сместиться и сдвинуться, и каждый на свой лад клял заклепки.
— Нет, нет, ни за что, — забормотали они в ответ, — наше дело — как раз не давать вам двигаться, и мы не отступим. Не дергайте нас все время в одну сторону. Предупреждайте нас о ваших намерениях, и мы постараемся пойти вам навстречу.
— По-моему, — сказал четырехдюймовый настил верхней палубы, — все, кому не лень, тянут куда им вздумается. Зачем это? Друзья мои, давайте объединим усилия!
— Делайте, что хотите, — прорычала труба, — но не вздумайте пробовать ваши эксперименты на мне. Я стою неподвижно, только когда семь тросовых расчалок тянут меня в разные стороны. Верно я говорю?
— Верно, дружище! — зазвенели ванты, певшие на ветру, как струны, натянутые между топом трубы и палубой.
— Вздор! Будем тянуть все вместе, — повторил настил. — В длину — тя-ни!
— Ладно, — сказали стрингеры, — но тогда не давите на нас сбоку при каждой новой волне. Качайтесь мягко от носа к корме, от кормы — к носу и чуточку изгибайтесь у самых концов, как мы.
— Не сметь изгибаться у концов! Мягкий и осторожный изгиб с бортов, жестко держать кницы и — никакого напряжения в сварных швах, — возразили бимсы.
— Ерунда, — откликнулись железные цилиндрические пиллерсы из темного глубокого трюма. — Кто это говорит об изгибах? Стойте прямо, как положено, и вы не шелохнетесь ни под какой нагрузкой, вот так! Оп-ля! — Большая волна тяжело рухнула на палубу, стойки напряглись и замерли неподвижно.
— Просто вверх-вниз — это еще не беда, — заметили шпангоуты, шедшие поперек бортов, — но вот еще бы немного раздвинуться! Расширение — закон жизни. Раздайсь! Раздайсь!
— Назад! — злобно огрызнулись бимсы, когда под натиском вздымающейся волны шпангоуты попытались разогнуться. — На место, хилые железяки!
— Жест-че, жест-че, жест-че, — отбивали ритм двигатели. — Все-гда, во всем, жест-че, жест-че!
— Вот видите, — всхлипнули заклепки, — все тянут в разные стороны, а мы виноваты. Наше дело — проходить насквозь и намертво вцепляться с обеих сторон, и мы не можем, не смеем и не будем двигаться!
— Но, между прочим, я добился некоторой подвижки, — торжествующе заявил килевой пояс, и был прав: все днище облегченно вздохнуло.
— Мы никуда не годимся, — зарыдали внизу заклепки. — Нам приказали, нам приказали не отступать, а мы отступили, море хлынет внутрь, и мы вместе уйдем на дно. Сперва нас ругают за то, что мы всем мешаем, а теперь мы лишены даже сознания выполненного долга.
— Вы только не говорите никому, кроме того облака, в котором я в последний раз отдыхал, — утешающе прошептал Пар, — но, между нами, рано или поздно это должно было произойти. То, что вы капельку сдвинулись, было неизбежно, и вашей вины в том нет. А теперь держитесь, как прежде.
— Что толку? — лязгнуло несколько сот заклепок. — Мы сдали, сдали, и чем скорей мы признаемся, что не справились и что корабль скоро рассыплется, тем лучше. Пусть нам срезает головки, такого напряжения ни одна заклепка не выдержит.
— И не должна, — отвечал Пар. — Распределяйте усилия между собой.
— Можете распределять между собой мои усилия. Я вываливаюсь, — сообщила заклепка в одном листе носовой обшивки.
— Ты вывалишься — все вывалятся, — зашипел Пар. — Это заразно, как чума. Кстати, я знал заклепку на одну восьмую дюйма толще, чем ты, на проходе всего-навсего в десятьсот тонн, кажется, и не ошибаюсь. Она чуть-чуть высунулась из гнезда, когда море начало волноваться — гораздо слабее, чем сейчас, — за ней посыпались все ее соседи на стыках, Обшивка разошлась, как непрочный шов, и я еле успел уйти в туман, а судно пошло ко дну.
— Какой позор, — сказала заклепка. — Толще, чем я, и на пароходе с вдвое меньшим тоннажем? Предательница! Мне стыдно, что мы с ней родня, сэр, — и Она вцепилась в свое гнездо крепче, чем раньше. Пар усмехнулся:
— Ты ведь понимаешь, — серьезно продолжал он, — что заклепка и особенно на твоем месте — это практически единственная незаменимая деталь в корабле.
Он только что нашептывал то же самое каждому Куску Стали, но не признался в этом. Правды не надо говорить без крайней нужды.
А «Димбулу» качало и швыряло, кренило и бросало, она валилась попеременно на оба борта и, как ужаленная, подскакивала на волнах, ее нос рыскал во всех направлениях и зарывался в воду, потому что шторм бушевал в полную силу. Вокруг было черным-черно, белела лишь пена, срываемая ветром с высоких волн, и в довершение сплошной пеленой хлынул дождь. В полнейшей темноте было не различить поднятую к лицу руку. Тех, кто работал под палубой, это не волновало, но фок-мачта пришла в отчаяние.
