Корабль и другие истории - [50]

Ловит он ее за плечи, вырывается она.

Подымается над лесом розоватая луна.

Вдруг ручей блеснул. Жердина перекинута над плеском.

Задыхается дивчина, пробегая перелеском.

Жихарь-ухарь скачет следом, замедляя шаг помалу.

— Над водой простимся, девка, слишком быстро ты бежала.

Ты, должно быть, на свиданье так несешься к дорогому?

Хоть скажи, как звать… — Сказала, встав на тонкий шаткий мостик:

— Я — Столинская Маруся, и меня заждались в гости. —

Шаг шагнула, два шагнула, обернулась — за спиною

Никого — лишь лес волшебный, озаряемый луною.

Тут жердина обломилась

И в ручей она свалилась.

А вода-то по колено, и сверкает, и смеется,

Белоснежной, белопенной и светящеюся льется;

Дно просвечивает странно и не галькою ручейной —

Жемчугом покрыто скатным, россыпным, живым, ничейным.

Опустила она ручку в ворковавшую водицу,

И с водою ожерелье норовит в ладонь ей влиться,

И спешит вокруг запястья у нее браслет обвиться,

И у ног ее искрится диадема для царицы.

Дно сверкает, дно играет, россыпи монет и серег,

Поиграла и Маруся, отправляясь вброд на берег,

И зеленой — наконец-то! — побрела она травою,

Поглядев на ковш Прикола у себя над головою.

Ствол о ствол скрипит, как плачет, птица стонет или мышка.

Шесть фигурок перед нею скачут с веточкой зеленой.

Это крошки домовые разыгрались и распелись;

Садолом, Облом, Гуменник, Банник, Шут и Подовинник.

— Эй, — кричат они, — девчонка! Погоди! Попрыгай с нами!

Что нам делать с этой штукой, мы теперь не знаем сами!

Мы не с красною калиной и не с ягодой целебной,

Не с Перуновою веткой — с крошкой палочкой волшебной.

Мы тебе ее подарим, мы давно с тобой знакомы:

Банник спрятал твое мыло, твоя шпилька у Облома,

Садолом твою малину обломал прошедшим летом.

Эй, загадывай желанье!

— У меня желаний нету.

Я спляшу, пожалуй, с вами, но подарок мне не нужен.

Я сама несу подарок, ждут меня, и стынет ужин. —

Заскакали, закричали — и исчезли. Ночь сходила,

Но росою и туманом белый свет разгородила.

Девушка не облаками, а туманным лесом бродит

И ни леса, ни опушки, ни дороги не находит.

Вдруг послышался ей голос скрипки с втóрою гитары,

И пошла она на звуки, кудри расплескав в тумане,

Замочив росою брюки, зацепив плечами листья.

Вот полянка так полянка!

Музыканты, музыкантка,

Чемодан, рожок, гитара, фисгармония и флейта,

Барабан, метла, тарелки,

Танцы, как игра в горелки.

Они поют о том, как жизнь мала,

Как тесен мир и взор для света,

Что молодость когда-нибудь была

И стоит разве спеть об этом.

Проходит все — пройдет и этот час,

И только музыка пребудет,

Мы для нее — лишь слух, она для нас —

Все, чем живем под спудом и на спуде!

Они поют, что вся свобода — петь

И слушать хор воздушно-водных сводов

И что любовь смогли бы мы терпеть,

Как музыку или свободу…

Танцевать они пустились — и Маруся пляшет с ними,

Ах, как вертится полянка, как подпрыгивают сучья!

Ходят руки, ходят ноги, кудри пляшут, пляшут плечи,

Улыбаются танцоры, каждый скачет, как умеет.

Бьет ударник по тарелкам дивной проволочной щеткой,

Бьет рукой по чемодану и по ящику поленом,

Бьет опять по барабану карандашиком железным.

У него очки взлетают, развязал давно он галстук,

И смеется он, и плачет — что за танец! Что за песня!

И еще, должно быть, с ними поплясала бы Маруся,

Только вспомнила про чашку в узелке для Дуни Хоны,

Чашка звякнула тихонько, и Маруся отступила,

И пошла с полянки лесом, сбившись, наконец, с дороги.

Ели кронами сцепились, небо брезжит еле-еле,

Ни тропинки, ни травинки, ржавых игл ковер атласный,

Ржавой проволоки клочья, гильз отстрелянная россыпь,

И поганки со строчками пробежали под ногами.

Замерла поодаль мышка, серый махонький комочек,

Поперек лежит канава со стоячею водою,

Ржавой мертвою водою в керосиновых подтеках.

Впереди мелькнула зелень, вышла девушка в березник.

На прогалине зеленой пень стоит с огромной книгой.

Книга шелестит листами и сама себя читает.

Проступает текст помалу, после сам себя стирает.

И у гостьи запоздалой: — Кто ты? — спрашивает книга.

— Я — Столинская Маруся и иду своей дорогой…

— Загляни-ка ты, Маруся, в строчку Книги Голубиной.

Ты узнаешь все, что будет, каждый день свой, каждый шаг свой,

Можешь о своих потомках прочитать или о предках,

Хочешь — спрашивай о людях, хочешь — о народах спросишь.

Ты узнаешь, что такое суеверие и чудо,

Что такое Сон и Время,

Об отливах и приливах, о разлуке и разрывах,

О холодных родниках, серебристых облаках —

Обо всем поют страницы Голубиной мудрой Книги.

— Как же буду жить, скажи мне, если буду знать, что завтра? —

Книге говорит Маруся, закусив иголку ели. —

Захочу я жить иначе, не смогу и загорюю,

Буду радоваться месяц до того, как будет радость, —

Надоесть она успеет…

А уж если быть несчастью — год испорчу перед ним!

Что про правнука читать мне? Все равно, как про чужого.

Если я о сне узнаю, разве видеть снов не стану?

Я ужасно любопытна, зачитаюсь тут до смерти,

Над тобой, прости, о Книга, я состариться сумею!

А меня ждет бабка Дуня, то ли сутки, то ли вечер,

Не пора ли ей дождаться? — И Маруся убежала.

Лес запел, зашевелился, поредел — и расступился.

За опушкой роща сосен с бывшим домом архирея,

Слева в поле ходит трактор, справа в поле — цвет гречишный.

Упирается гречиха клином в гору Балашовку,