Корабельная слободка - [13]

Медно-рыжие волосы на голове у Слэйда встают дыбом. Стйснув зубы, Слэйд рычит:

— А Дондас, вице-адмирал Дондас? Где теперь Джеймс-Уитли Динс-Дондас?

Осману-паше хорошо известно, что командующий английским флотом вице-адмирал Дондас стоит со своей эскадрой на Босфоре. Он, конечно, не замедлит, этот Дондас, ринуться из Босфора в Черное море на выручку Синопа. Но, выручив Синоп, уйдет ли он из Синопа?

А Мушавер-паша Адольфус Слэйд, вскинув измятую феску обратно к себе на макушку, шагает по адмиральской каюте из угла в угол. Он сдвинул с места туалетный столик, чуть не опрокинул раскаленную жаровню… Осман-паша морщится: уж всегда от этого рыжего буйвола столько беспорядка! Но буйвол, небрежно кивнув адмиралу, вываливается из каюты, оставляя в ней свой запах.

И снова тихо.

Тихо в адмиральской каюте на «Айны-аллахе», тихо на Синопском рейде и в самом Синопе тихо. Это там, в Стамбуле, шум и гам огромного человеческого базара. Совсем не стало покоя правоверным мусульманам с тех пор, как англичане и французы заполонили Стамбул. Все в Стамбуле пляшут под дудку этих чужестранцев. Сам повелитель правоверных султан Абдул-Меджид шагу не ступит, не переговорив с английским послом Стрэдфордом Рэдклифом. Но от Стамбула до Синопа — до четырехсот морских миль. Не доходит сюда грохот житейских бурь, в это сонное царство.

В Синопе, позади деревянных домов с черепичными кровлями, — сады, где растут гранаты, и оливки, и миндаль. Над верхушками вековых кипарисов во дворе главной мечети еле бродит слабый ветер. И журчит, журчит день и ночь фонтан под навесом на тонких точеных столбах. И здесь же, у фонтана, Ибрагим-ибн-Джамиль, выживший из ума старик, торгует амулетами[17] против лихорадки и от блох.

Воркуют голуби… Сколько их во дворе главной мечети в Синопе! Белые, словно из фарфора, и рыжие, цвета глины; сизые, чернокрылые, рябые… Среди расхаживавших вперевалку простых сизяков сановито выступала пара козырных с хохолками и несколько трубачей — хвост колесом. Здесь попадались пары с глазами сургучного цвета, как у петуха; у других глаз был серебристо-белый; у третьих под тонкою бровью черным-черно. Все они подбирали с земли крошки и зерна, с громким плеском перелетая с места на место и утоляя жажду водой из бассейна.

«Урр-урр!» — затрубил вдруг какой-то зобастый воркун, усевшись Ибрагиму-ибн-Джамилю на плечо.

Старик согнал шалуна и замахнулся ремнем на остальных.

И тогда начался взлет. За стаей стая. Козырные стали трястись в воздухе, как лоскуты белого пламени. Широкохвостые турмана закувыркались на лету — одни через голову, другие через крыло. Была еще пара египетских; но те сразу шарахнулись к крепости и, опустившись там на каменный выступ, залились хохотом. В Синопе, откуда ни взглянешь, отовсюду между кипарисами и промеж платанов видны крепостные стены, усаженные множеством четырехугольных башен. И десятки пушек нацелились с береговых батарей прямо на выход с рейда в открытое море…

Ранним утром 18 ноября, когда совсем рассвело, Абдул-Али, ламповщик судовой верфи в Синопе, полез, как всегда, на воротную каланчу гасить лампы и протирать стекла. Не успел он, однако, приняться за дело, как заметил с вышки своей далеко на горизонте как бы игрушечную флотилию из синих корабликов — один, два, три… Абдул-Али сразу бросил считать, дернул себя за бороду и, оставив лампы гореть на каланче среди бела дня, ринулся вниз с воплями и причитаниями:

— Вай, вай… горе правоверным… мусульмане, к оружию… алла, алла… Магомет пророк…

Ошеломляющая весть мгновенно разнеслась по всем закоулкам Синопа. Ремесленники бросали работу. Торговцы запирали лавки. Один только продавец амулетов оставался на месте, предлагая всем желающим новые амулеты — от пули, от сабли, от огня и от ночного испуга.

Осман-паша уже тоже знал, что на горизонте появилась русская эскадра. Не отрываясь смотрел старый турок через подзорную трубу в неприветливую морскую даль. Он тоже считал — считал по флагам. Им словно не терпелось — так дрожали они на мачтах русских кораблей, и вытягивались, и рвались под свежим ветром вперед. Когда сосчитал их Осман-паша, то сдвинул феску на затылок, потом разгладил усы и бороду и дал своим кораблям команду строиться в боевой порядок.

И вдруг точно полные корзины помидоров рассыпал кто-то сразу по всем палубам турецких фрегатов. Всюду замелькали красные фески на турецких матросах: подле якорей, у руля, по веревочным лестницам, по мачтам и реям… Люди в фесках кричали, барахтались по захламленным палубам, закрепляли паруса, поднимали якорь. И люди в фесках подпрыгивали, когда по голым икрам хлестала дубинка боцмана, которая не разбирала правого и виноватого.

— У, шайтан! — кричал на «Фазлы-аллахе» боцман Мехмед Ингилиз, выкатив белки и ощетинив бороду.

И медленно стали расползаться по восточной бухте Синопа турецкие фрегаты — где собственным ходом, при посредстве парусов, а где при помощи парохода «Эрегли». Тяжело шлепали колесные плицы, мутя на рейде воду и отдаваясь гулким эхом в ущельях мыса Бозтепе. Черный дым густо валил из пароходной трубы и наползал на город, и без того стоявший под черными, низкими, осенними облаками.