Корабельная слободка - [11]

В Синопе, на Синопском рейде, на турецком сорокачетырехпушечном фрегате «Айны-аллах», сидит теперь у левого борта в складном кресле, тоже с подзорной трубой в руке, командир турецкой эскадры вице-адмирал Осман-паша, старый моряк, отличный был когда-то моряк — зря хулить не станешь. Там еще — шестьдесят четыре пушки на фрегате «Низамие»… И еще пушки: двадцать — на корвете «Неджми-фешан», сорок четыре — на фрегате «Фазлы-аллах»…

«Фазлы-аллах», «Фазлы-аллах»… Нахимову ли не знать, что это за такой «Фазлы-аллах», ведь по-другому назывался он раньше! Да что Нахимов! Вот и Елисей Белянкин только поплевывает на руки, услышав, что на Синопском рейде стоит на якоре этот самый «Фазлы-аллах».

«Нос у него и корма позолочены, — вспоминает Елисей. — На носу статуя прибита. Работа чистая…»

— Ваше благородие, — обращается Белянкин к вахтенному офицеру лейтенанту Лукашевичу: — поясните на милость, что оно по-русски означает — «Фазлы-аллах».

— «Фазлы-аллах», — говорит Лукашевич, — в переводе означает «богом данный».

Елисей Белянкин круто повернулся и в сердцах стукнул кулаком в борт:

— Ух, пропади ты!

Лейтенант Лукашевич рассмеялся, но, вспомнив, что он на вахте и в такой великий день, вдруг выпрямился, вскинул кверху рупор и выкрикнул гулко:

— Вперед смотреть!

— Е-эсть, смотри-им! — отозвался, как обычно, марсовой.

— «Фазлы-аллах»… — бормочет Елисей Белянкин, качая головой.

Давно не слышно было на Черном море об этом фрегате. Где-то за Босфором скользил он, чуть покачиваясь на воде. Под холщовым навесом, на цветистом ковре из Смирны и пестрых шелковых подушках сиживал на верхней палубе «Фазлы-аллаха» его толстый, неповоротливый «капудан». Рассеянно слушал этот вечно сонный человек, как под горячим ветром хлопает на фрегате красный флаг с белым полумесяцем и восьмиконечной звездой, и плещет в борт изумрудная волна, и вопит провинившийся матрос, истязуемый палками на глазах у капудана.

И жарко. Ветер с юга, и море почти не умеряет зноя. Жарко, жарко… Капудан ударяет в ладоши, и босоногий юнга бежит с чашечкой дымящегося кофе на крохотном подносике. Капудан прихлебывает из чашки, не замечая, что полумертвого матроса уже швырнули в трюм, и флаг обвис, не полощется на безветрии, и волна не плещет в борт, а только ластится беззвучно, словно потягиваясь вдоль судна.

Так жарко, что капудану лень и пальцем пошевельнуть. Да и к чему шевелить! «Известно, — думает капудан, — без воли аллаха ни один волос не упадет с головы правоверного. Вот захотел аллах и сделал меня, толстого Сулеймана-задэ, капуданом фрегата «Фазлы-аллах». Правда, пришлось-таки тебе, Сулейман-задэ, раскошелиться в Стамбуле — сунуть в руку тому, и другому, и третьему в канцелярии капудана-паши… Но, наверно, и этого хотел аллах. Велик аллах и Магомет, пророк его!»

— Ля-илях-илляллах, — шепчет капудан: — нет бога кроме бога, высокого, великого.

Феска — красная шапочка с черной кистью — сползает у капудана набок; как-то сам собою развязывается на животе широкий шелковый пояс; и капудан, отставив на ковер поднос с чашечкой, валится на подушки. И больше на фрегате никого не бьют палками, никто не вопит больше; босоногие матросы мелькают вокруг беззвучно, как тени. Тише, капудан спит, и горе тому, кто нарушит сон капудана.

У «Фазлы-аллаха» с его толстым капуданом были причины держаться подальше от русских берегов. Он шнырял в Эгейском море меж островов Архипелага. Завидя мирных греческих пастухов на горных склонах Мореи, капудан посылал им на всякий случай несколько каленных на жаровне ядер. Потом капудан брал курс на Босфор и подолгу отстаивался в Стамбуле.

Случилось однажды при переходе из Стамбула в Александрию, что толстый капудан поел у себя в каюте шашлыка, после чего два раза икнул и тут же, не выходя из каюты, умер. Тогда на фрегат пришел новый капудан, молодой Адиль-бей, с золотыми перстнями на пальцах, с расчесанными усиками и крохотной, как мушка, бородкой и с темными задумчивыми глазами. Вскоре турецкая эскадра, и с нею фрегат «Фазлы-аллах», получила приказ идти в Черное море, к русским берегам.

Капудан Адиль-бей стоял на юте[14], устремив свой задумчивый взор на уходившие всё дальше от него минареты Стамбула. В трюме у Адиль-бея были свинцовые пластины для литья пуль, бочонки с французским порохом и ящики с английскими штуцерами[15]. Впрочем, этого добра полно было и в трюмах других кораблей турецкой эскадры. Вице-адмиралу Осману-паше надлежало тайно сдать этот груз врагам России, мятежным горцам, где-нибудь в укромном местечке кавказского побережья.

VI Барабаны бьют тревогу

— Имею сведения, — объявил Нахимов, — что вице-адмиралу Осману-паше велено снабдить мятежников оружием и боеприпасами. Неприятель, убоясь нашей силы, задания не выполнил и отошел к Синопу.

В каюте у адмирала собрались командиры всех кораблей эскадры. В Синопской бухте — вот где противник! Греки, побывавшие накануне у Нахимова, тоже утверждают это. И на сближение с противником шли теперь без колебаний русские корабли.

Нахимов говорил, любуясь своими подчиненными. Павел Степанович знал, что все они исполнят свой долг.