Копья народа - [29]

Он встал и, пошатываясь, снова пошел на юго-восток.

Горячий воздух сушил рот. Ужасающая слабость давила Генри к земле. Иногда он, выбившись из сил, ложился на горячий песок. Обрывки мыслей возникали в мозгу. Но Мкизе упорно шел и шел…

Желтый диск пустыни закачался перед его глазами. И вдруг, сияя и ослепляя, ринулся ему навстречу. Генри ощутил глухой удар падения, не почувствовал боли.

Он лежал на раскаленной земле, и она медленно вращалась, вставала вертикально, нависала нал ним. Мкизе удивлялся, что не отрывается, не падает в провал неба.

Когда он пришел в себя, неподалеку слышался приглушенный разговор. Генри оглядел густой высохший кустарник. Никого. Люди затаились. Кто это? Полиция?

В кустарнике слышны крадущиеся шаги. Неизвестные двигались прямо на него. Мкизе медленно опустил руку в карман брюк, Увидел двоих светло-коричневых низкорослых мужчин в набедренных повязках. «Бушмены!» В руках бушменов — луки со стрелами. Они приблизились. Лица их были угрожающими. Генри вздохнул с облегчением. Все-таки это не полиция. Он знал, что стрелы их отравлены, и поднял раскрытые ладони — в знак мирных намерений. Бушмены — молодые парни — перебросились между собой словами, держа Генри под прицелом.

— Я друг, — сказал он на языке африкаанс.

— Юдоле[21], — проговорил одни из них, с насечкой над переносицей.

— Твой — друг, другой — враг. Люди приходят в Калахари убивать бушмена, — сказал второй.

Генри миролюбиво улыбнулся:

— Я друг.

Один из них повернулся, что-то громко проговорил. В словах его были щелкающие звуки.

Появились несколько бушменов и бушменок с детьми, привязанными за спиной.

Молоденькая девушка, миловидная и веселая, с украшениями из белых плоских бус вокруг головы, смело подошла к Генри, сидевшему на земле. Узкие глаза ее щурились, лучились в улыбке.

— Тюрьма гулял? — спросила она на ломаном африкаанс и засмеялась.

— Почему тюрьма?

— Приезжал полис, искал тебя.

— Нет, я заблудился. — Бушмены понимающе улыбались, скалили в улыбке ровные зубы. Генри тоже улыбнулся. Бушмены заговорили все сразу.

— Воды, — сказал Мкизе, обращаясь к девушке, которая не отходила от него и которую, как он узнал потом, звали Пити.

— Вода ходи — ходи ногами, — Пити приветливо улыбалась.

Тронулись в путь. Вскоре показались два дерева. Там была вода. Но бушмены обошли источник стороной и, сделав большой круг, попали в селение, состоявшее из нескольких шалашей. Оттуда Пити, взяв страусиное яйцо, помчалась за водой. К источнику с противоположной стороны ходили на водопой животные, и бушмены не хотели пользоваться их тропой, чтобы не отпугивать их.

— Охотники думали сначала — ты больше мертвый, чем живой, — сказал старый Кану, оставшись с Генри, Кану не был вождем. Просто Капу был старым и мудрым, и все признавали это. Он рассказал, что когда-то работал на ферме бура, но вернулся к своему народу. Год за годом, вольный, бродил он со своим племенем по Калахари, занимаясь охотой, питаясь травами и кореньями. Если долго не выпадало дождей, племя разбивалось, как сейчас, на мелкие группы, чтобы легче было прокормиться.

— Когда власть перейдет к народу, мы не забудем о твоем племени, — сказал Генри. — Власть будет нашей.

В селение вернулись несколько женщин. Принесли в кожаных мешках ягоды, муравьиные яйца, дикий лук — уинтийес.

Генри уселся со всеми у костра. Бушмены были дружны между собой. Никто не претендовал на особое положение. Продуктами делились поровну, Генри тоже получил свою долю. Жареная саранча и дикий лук показались ему, голодному, очень вкусными.

Бушмены запели, аккомпанируя себе на пятиструнной арфе — гуаши. В песне слышались то вой ветра, то шорох песка, то трубный клик слонов. Мужчины начали танцевать танец охотника и газели, все ускоряя темп. Зрители очень дружелюбно принимали исполнение. Генри смотрел на них и думал, как несправедливы те, кто считает их варварами, дикими. Братскому, человеческому отношению бушменов друг к другу могли бы позавидовать многие. Видимо, эта дружба и дает нм возможность выжить в таких суровых условиях.

Весь вечер Пити ходила около Генри, пудрилась, макая кусочек мягкой кожи в висевшую на шее пудреницу из панциря черепахи. (Пудра была приготовлена из семян душистых трав).

Потом раздобыла для гостя кусок сушеного мяса, уселась рядом. Генри не совсем понимал ее ломаный африкаанс.

— Ты уйдешь от нас? — спрашивала она.

— Да, скоро.

— Почему ты торопишься? Разве тебе плохо у нас?

— Меня ждут там.

— Твоя женщина?

Генри промолчал.

— И полиция… А я всегда живу в Калахари, — сказала она грустно.

— Ты еще увидишь мир. Все изменится. Мы все изменим.

Пити пристально смотрела на него, силясь понять, что он сказал.

Ночью бушмены спали, укрывшись одеялами из шкур или забравшись в меховые мешки. Из-за высокой песчаной дюны выглядывал месяц, удивленно разглядывал ветхие шалаши и маленьких людей. Лунный свет вспыхивал зеленым пламенем в глазах шакалов, бродивших вокруг лагеря.

С племенем Генри прожил неделю, не переставая удивляться этим приветливым и доброжелательным людям, за которыми колонизаторы совсем еще недавно охотились, как за дикими зверями.