Контур - [38]

— Он говорит, мест нет, — сказала она и с досадой всплеснула руками.

Разочарование ее было так велико, что она так и застыла посреди зала, буравя столики взглядом, как будто от этого они могли освободиться. Официант, понаблюдав за этой сценой, неожиданно передумал: свободное место есть, если мы не против посидеть в углу, — перевела Елена. Он провел нас к столику, и Елена осмотрела его так критически, будто собиралась всё же отказаться. Очень близко к стене, сказала она мне. Думаешь, нам будет удобно? Я сказала, что не против посидеть у стены, а она может сесть напротив, если хочет.

— Почему ты в темном? — спросила она, когда мы сели. — Не понимаю. Когда жарко, я ношу легкую одежду. И ты как будто сгорела на солнце, — добавила она. — Спина и шея.

Я сказала, что днем плавала на лодке с человеком, которого знала недостаточно хорошо, чтобы попросить его намазать мне спину солнцезащитным кремом. Она спросила, кто это был. Мужчина?

Да, ответила я, мужчина, с которым я познакомилась в самолете и разговорилась. Елена широко раскрыла глаза от удивления.

— Ни за что бы не подумала, что ты поплывешь куда-то на лодке с незнакомцем, — сказала она. — Кто он такой? Он тебе нравится?

Я закрыла глаза и попробовала определить свои чувства к моему соседу. Когда я их открыла, Елена всё еще выжидательно смотрела на меня. Я так отвыкла задумываться, нравится мне что-то или нет, сказала я, что не могу ответить на ее вопрос. К моему соседу, как и многим другим явлениям, я испытываю неопределенные чувства.

— И всё же ты отправилась с ним плавать на лодке, — сказала она.

Было жарко, ответила я. И отплыли от берега мы исключительно — по крайней мере, я так думала — на дружеских условиях. Я рассказала, как он попытался поцеловать меня, пока мы стояли на якоре в открытом море. Он старый, продолжала я, и жестоко было бы назвать его уродливым, но его приставания были для меня столь же неприятны, сколь неожиданны. Мне и в голову не приходило, что он так себя поведет, или, точнее, — пока она не успела сказать, что не предвидеть такую возможность могла только идиотка, — я не думала, что он на это решится. Я считала очевидным, что мы слишком разные, но он, видимо, был иного мнения.

Елена спросила, сказала ли я ему об этом прямо. Я ответила: отнюдь, я стала всячески оправдываться и постаралась пощадить его чувства. Какое-то время она молчала.

— Если б ты сказала ему правду: ты старый, маленький и толстый, и, хотя ты мне нравишься, на самом деле я просто хотела покататься на лодке. — Она начала смеяться, обмахиваясь меню. — Если б ты всё это ему сказала, ты бы услышала в ответ кое-какую правду о себе. Твоя честность вызвала бы честность с его стороны.

Сама она познала глубины разочарования в мужской натуре именно благодаря честности: мужчины, которые только что признавались ей в вечной любви, минуту спустя открыто ее оскорбляли, и в некотором смысле лишь в этот момент обоюдной откровенности она могла понять, кто она и чего на самом деле хочет. Чего она не выносит, сказала она, так это притворства в любом виде, особенно притворного желания, когда человек якобы мечтает полностью тобой обладать, а в действительности хочет только временно попользоваться. Она сама не прочь использовать других, сказала она, но поняла это только после того, как они честно признались ей в своих собственных намерениях.

К Елене со спины приближалась стройная женщина с лисьими чертами лица. Я догадалась, что это Мелета. Она незаметно встала за спинкой стула Елены и положила руку ей на плечо.

— Яссас[2], — сказала она угрюмо.

На ней была черная жилетка мужского фасона и брюки, а короткие прямые волосы, черные и блестящие, обрамляли узкое пугливое остроносое лицо.

Елена повернулась к ней.

— И ты тоже! — воскликнула она. — Вся в черном! Почему вы обе всегда носите темное?

Мелета ответила не сразу. Она села на свободный стул, облокотилась на спинку и закинула ногу на ногу, затем достала из кармана жилетки пачку сигарет и закурила.

— Елена, невежливо обсуждать, как люди выглядят. Что мы носим — наше дело. — Она потянулась через стол и пожала мне руку. — Здесь сегодня шумно, — сказала она, оглядевшись. — Я только что участвовала в поэтическом чтении перед шестью зрителями. Контраст весьма разительный.

Она взяла со стола винную карту и стала ее изучать; сигарета дымилась в ее пальцах, тонкий нос слегка подергивался, блестящие волосы спадали на щеки.

Один из этих шестерых, продолжила она, снова посмотрев на нас, приходит на ее выступления почти всякий раз, садится в первом ряду и начинает строить ей рожи. Так происходит уже несколько лет. Она поднимает глаза от кафедры — не только в Афинах, но и в городах довольно далеко отсюда — и вот он, сидит прямо перед ней, высовывает язык и делает неприличные жесты.

— Ты его знаешь? — спросила Елена с изумлением. — Ты когда-нибудь разговаривала с ним?

— Я его учила, — ответила Мелета. — Он был моим студентом, еще давно, когда я читала лекции в университете.

— И что ты ему сделала? Почему он так над тобой измывается?

— Надо думать, просто так, — сказала Мелета, угрюмо выдыхая дым. — Я ничего ему не сделала: я вообще с трудом вспомнила, что когда-то учила его. Он ходил ко мне на занятия вместе с пятьюдесятью другими студентами. Я его не замечала. Конечно, я пыталась вспомнить какой-нибудь инцидент, но не смогла. Можно всю жизнь искать причины тех или иных событий в собственных ошибках, — сказала она. — В легендах люди верили, что их беды можно объяснить тем, что они не поднесли приношение какому-то конкретному богу. Но может быть и другое объяснение: он просто сумасшедший.