Контур - [22]

Какая-то женщина — это явно была Ангелики, потому что больше здесь никто не ужинал, и за всё это время в ресторане не появилось ни одного нового посетителя — зашла внутрь и стала настойчиво расспрашивать официанта. Их диалог невероятно затянулся, они даже вышли на улицу, сразу вернулись обратно и продолжили разговаривать с еще большим жаром; аккуратно подстриженные рыжеватые волосы женщины взлетали всякий раз, как она резко встряхивала головой, а красивое серое платье из тонкого шелкового материала колыхалось, когда она переступала с ноги на ногу, словно лошадь, в нетерпении бьющая копытом. На ней были броские босоножки из серебряной кожи на высоком каблуке, в руках — сумочка в цвет, и ее можно было бы назвать образцом элегантности, но, когда она повернулась посмотреть, куда указывает официант, и увидела нас, на лице ее была написана такая отчаянная тревога, что при взгляде на нее ты и сам начинал тревожиться. Как и предсказывал Панайотис, ресторан разочаровал Ангелики; она сначала зашла сюда лишь для того, чтобы спросить дорогу до нужного места, не сообразив, что это оно и есть, и официанту пришлось выйти наружу и показать ей вывеску с названием, и всё равно она думала, что где-то рядом должен быть одноименный ресторан, более подходящий для нашей встречи.

Но я выбрал его специально для тебя, сказал Панайотис, выпучив глаза. Шеф-повар из твоего родного города, Ангелики, в меню есть твои любимые балтийские блюда. Пожалуйста, извини его, сказала Ангелики, положив ладонь с накрашенными ногтями мне на руку. Затем она обрушила на Панайотиса быструю тираду на греческом, после чего тот вышел из-за стола и направился в сторону туалетов.

Прошу прощения, что не смогла прийти раньше, запыхавшись, сказала Ангелики. Мне нужно было посетить одно мероприятие, а после него заехать домой и уложить сына спать — я в последнее время мало с ним вижусь из-за турне со своей книгой. Я ездила в Польшу, продолжила она прежде, чем я успела задать вопрос, в основном была в Варшаве, но и в других городах тоже. Она спросила, бывала ли я в Польше; я ответила, что нет, и она грустно покивала головой. Польские издатели не могут позволить себе приглашать много авторов, сказала она, и это печально, потому что там людям нужны писатели, совсем не то, что тут. За прошлый год, продолжала она, я побывала во многих местах в первый раз, или в первый раз самостоятельно, но турне по Польше оставило у меня самое сильное впечатление. Благодаря ему я увидела свои книги не как развлекательное чтиво для среднего класса, но как что-то жизненно важное, как спасительную соломинку для людей — по большей части, надо признать, для женщин, — которым очень одиноко в своей повседневности.

Ангелики взяла графин и меланхолично плеснула себе каплю вина, а затем наполнила мой бокал почти до краев.

— Мой муж — дипломат, — сказала она, — и мы, как ты понимаешь, много ездим по миру в связи с его работой. Но совсем другое дело — когда едешь куда-то одна по своей работе. Признаю, мне бывало страшно, даже в знакомых местах. А в Польше я ужасно нервничала, потому что там мне было чуждо почти всё, особенно язык. Но часть моих изначальных страхов объяснялась просто: я не привыкла к самостоятельности. Например, — продолжала она, — мы жили в Берлине шесть лет, но даже он мне показался незнакомым городом, когда я приехала туда одна, в качестве писательницы. Отчасти дело в том, что я увидела другую его сторону — литературный мир, до сих пор мне абсолютно неведомый, — а еще отчасти потому, что без мужа я совершенно по-иному ощутила, кто я такая.

Я ответила ей, что не знаю, возможно ли вообще в браке знать, кто ты такой, и отделять себя прежнего от того, кем ты стал рядом с другим человеком. Возможно, идея «настоящего» сама по себе иллюзорна: иными словами, можно чувствовать, что внутри тебя есть отдельная, автономная личность, но существует ли она на самом деле — это вопрос. Моя мать, сказала я, однажды призналась, что не могла дождаться, когда же мы наконец уедем на учебу, а когда мы уезжали, то не знала, куда себя деть, и хотела, чтобы мы вернулись. Даже сейчас, когда мы, взрослые дети, задерживаемся у нее в гостях, она настойчиво нас выпроваживает, как будто иначе случится что-то ужасное. Однако я уверена, что после нашего ухода она испытывает то же чувство потери и гадает, чего же она хотела и зачем гнала нас. Ангелики начала рыться в своей элегантной серебряной сумочке и достала из нее блокнот и карандаш.

— Прошу прощения, — сказала она, — но мне нужно это записать.

Какое-то время она писала, а потом подняла глаза и спросила:

— Можешь повторить вторую часть?

Я отметила, что блокнот, как и всё в ее внешности, выглядит очень аккуратно: страницы его исписаны ровными, прилежными строчками. Карандаш у нее был тоже серебряный, с выдвижным грифелем, который она с силой вкрутила обратно в корпус. Закончив, она сказала:

— Должна признать, меня поразил прием в Польше — правда, очень удивил. Судя по всему, польские женщины крайне политизированы. Моя аудитория на девяносто процентов состояла из женщин, и они очень активно высказывали свое мнение. Конечно, гречанки тоже активные…