Контрудар - [38]

Булат, задумавшись, возвращался из политотдела дивизии в свою новую часть. Путь шел через небольшую тенистую рощу.

Частый топот рыжего иноходца глухим эхом отдавался где-то за рощей. Звонко пела в чаще невидимая птица. На дереве, вцепившись в кору, стучали трудолюбивые дятлы.

Алексей по узкому крутому откосу подымался к поместью.

Здесь, под открытым небом, у длинных коновязей, лениво отбиваясь хвостами от мух, охраняемые сонным дневальным, отдыхали сытые кони дивизиона. В нескольких шагах, с повернутыми к солнцу окровавленными потниками, выстроилась шеренга седел.

Булат созвал партийцев. Вместе с направленными сюда после ареста Каракуты коммунистами, кандидатами партии и сочувствующими собралось двенадцать человек.

— Без этого Сатаны и с новым пополнением веселей стало, дух-то поднялся, — радовался Гайцев, пожилой, несколько сутулый, с белыми бровями кавалерист. — Есть с кем поговорить, правильным словом перекинуться, посоветоваться.

— Теперь и не совестно признаться, что я коммунист, — выступил другой боец. — Все «большевик», «большевик», а коммунистам от Каракуты не было никакого признания.

— Шо? В подполье были, в своей, Советской стране-то? — возмущался Твердохлеб, вызванный из Казачка для усиления партийного ядра бывшего Чертова полка.

— Где же был ваш политком? — спросил Слива.

Чтоб разрядить обстановку в штабном эскадроне, Сливу, попавшего из командиров в рядовые, по предложению Дындика перевели во 2-й дивизион. Вместе с ним откомандировали Фрола Кашкина и Селиверста Чмеля.

— Как подстрелили ночью политкома, — пожал плечами Гайцев, — так больше не посылали. Да и тот, которого подстрелили, не долго действовал — дней семь-восемь, не более.

До позднего вечера коммунисты обсуждали вопрос о дисциплине и о борьбе с остатками партизанщины.

В сумерки через экономический двор, скрипя немазаными колесами, двигался бригадный обоз. Мелкие крестьянские лошадки с трудом тянули груженные мукой возы.

Забрюзжал бородач Чмель:

— Намололи для нас люди хлебца. Все наш брат мужик. На ём, на мужике, как на хундаменте, вся война держится.

— Нема спору, товарищ Чмель, — ответил Твердохлеб, — большую порцию вкладывают в войну селяне. Но и от нас, рабочих, пойми, дядя, большая доля идет.

— Того и идет, што вас табунами сюды гонют. Так и наших же, пожалуй, не меньше приставляют.

За повозками с мукой показались подводы с оружием и обмундированием. Арсеналец обрадовался:

— А это кто сладил?

— Звестно кто — мастеровщина!

— Как кончится война, так начнет советская власть расплачиваться, и без никоторых данных. В долгу не останется, — вставил слово белобровый Гайцев.

— Нам не с кого получать. С себя да на себя же берем, — твердил свое Твердохлеб.

— Ишь богач какой сыскался, — рассердился Чмель, — умеешь брать — умей и рассчитываться.

Эскадронный каптенармус раздавал бойцам красноармейские звезды. Гайцев, подняв на вытянутой руке кудлатую папаху, любуясь новым значком на ней, выпалил:

— Ах ты, моя красноармейская кокарда — пятиконечная звезда!

Партизаны Каракуты, следуя примеру пожилого бойца Гайцева, срывали с шапок, фуражек, папах выцветшие ленты.

К Булату после заседания партийной ячейки подошел новый командир дивизиона Ромашка. Он заявил, что люди собраны и ждут комиссара.

Алексей взобрался на телегу. В помещичьем дворе другой, более подходящей трибуны не было.

Свое выступление новый политком дивизиона начал с подробного описания подвигов, совершенных партизанами Каракуты против немецких оккупантов в восемнадцатом году. Алексей называл по фамилиям многих бойцов, чьим героизмом по праву гордился дивизион, и сразу овладел вниманием слушателей. Добившись этого, Алексей начал стыдить тех, которые, околачиваясь в тылу и занимаясь глушением карасей, не очень-то стремились громить деникинцев на фронте.

Самыми мрачными красками докладчик обрисовал вызванные анархическими наклонностями Каракуты распад и разложение части, перед людьми которой рано или поздно должен был возникнуть вопрос: с кем, с большевиками против Деникина или с Деникиным против большевиков? Многие старые партизаны-бойцы, не выдержав жгучего взгляда оратора, повинно опустили головы.

Тут Алексей вспомнил то, что ему постоянно внушал Боровой: «Почаще беседуй с людьми. И с радостью и с бедой пусть они спешат к тебе, а не к кому-либо иному… Есть еще у нас любители туманить головы бойцам, заниматься демагогией. Наш человек любит и понимает пусть и безжалостное, но правдивое слово. И никогда не виляй перед массой, она этого не терпит. Не терпит она ни окриков, ни лжи. Еще Пушкин нам советовал «глаголом жечь сердца людей». И ты жги эти сердца ночью и днем, при успехе и неудачах, в походе и в бою. Сейчас такая пора, что нам нужно побольше проповедников, поменьше подгонял.

После тягостной паузы нового политкома забросали вопросами:

— Вы нам про то, как наши отобрали у Колчака Казань.

— Про казанское восстание, которое из середки произошло.

— Про венгерскую революцию.

— Про ихнюю Красную Армию.

— Правда, что через того бандита Григорьева мы не смогли помочь венграм?

— Когда будет мировая революция?

Много вопросов было задано на митинге, но о Каракуте ни одного.