Контрреволюция - [20]

Пропаганда войны в тот момент была делом нелегким.

Во-первых, трудно было преподнести солдатам такие доводы, которые могли бы разбудить в них желание добиться победы во что бы то ни стало. Трудность эта усугублялась наличием контрпропаганды, которую вели газеты «Правда», «Окопная Правда» и другие.

Во-вторых, немалые трудности возникали и при доставке газет и листовок на фронт, потому что и в этом случае встречались противодействия.

Приезд Ленина внес нечто совершенно новое в развитие революции. Ленин с первого дня приезда в Петроград ясно наметил дальнейшие этапы этого развития. Тезисы Ленина казались представителям буржуазии настолько необычайными и неосуществимыми, что поначалу они были даже не столько напуганы, как удивлены.

Серьезнее отнеслись к делу иностранцы. Как следствие проповедей Ленина они предвидели прекращение войны на Восточном фронте, усиление немцев на Западном, возможность проигрыша войны, в лучшем случае затяжку ее на долгий срок.

От имени сербского посланника Сполайковича[77] ко мне явился знакомый мне офицер Качалов, бывавший запросто в доме Сполайковича, и попросил в секретном порядке выяснить, как отнеслось бы Временное правительство к предложению Сербии прислать в Петроград в распоряжение правительства сербскую дивизию, с тем чтобы власть имела в своих руках надежную силу на случай возникновения «беспорядков» и для прекращения «зловредной пропаганды».

Я не сомневался в том, что Сполайкович ведет разведку не по личной инициативе, а с ведома и, быть может, по поручению англичан и французов.

Вмешательство иностранцев в русские дела в то время казалось мне еще недопустимым. В той или иной степени мы стали мириться с ним позднее. Все же я счел нужным довести до сведения министра иностранных дел Милюкова предложение сербского посланника.

Милюков в те дни, как и я, еще надеялся разрешить все наши русские противоречия своими силами и отклонил это предложение.

«Пропаганда войны» стала вскоре встречать энергичное противодействие со стороны Солдатских комитетов, организованных во всех частях в тылу и на фронте. Усиленно распространяя «Правду» и другие газеты того же направления, комитеты задерживали проникновение в части войск буржуазных газет, вроде кадетской «Речи» и полевевшего после революции «Нового Времени».

Надо было принять меры против этого и, в свою очередь, по возможности тормозить распространение большевистских газет в войсках.

Я решил переговорить по этому поводу с командующим войсками в Петрограде генералом Корниловым и с начальником Главного управления Генерального штаба генералом Аверьяновым[78].

Корнилова я нашел в полной растерянности. Ему, военному до мозга костей, было совершенно непонятно то, что делается в Русской армии, на которую он привык смотреть как на послушную начальству силу, без рассуждений, по приказу свыше шедшую на защиту Родины. Теперь эта армия открыто заявляла о своем нежелании воевать. На каждом шагу он сталкивался с необходимостью считаться с решениями Солдатских комитетов, с выражениями «доверия» и «недоверия» начальству, со вмешательством Совета рабочих и солдатских депутатов в его распоряжения. Он приписывал все это нахождению войск в столице с трехмиллионным революционно настроенным населением и надеялся, что на фронте он избавится от всех этих вмешательств, с которыми примириться не мог.

Корнилов принадлежал к числу тех старших начальников, которые не только примирились с революцией, но даже приветствовали ее, ожидая встретить в ней тот подъем народной энергии, который ускорит победу над врагом. На деле случилось нечто совершенно непохожее на то, что он ждал, и у Корнилова стали зарождаться контрреволюционные настроения. Он мечтал развязаться с Петроградским тыловым округом и принять командование на фронте. Что же касается борьбы с «разлагающим» влиянием различных газет, то он не видел возможности этого в Петрограде.

У генерала Аверьянова я встретил совсем другие планы.

«Вы стараетесь вашими газетными статьями пробудить в солдатах угасшее чувство любви к Родине, – сказал Аверьянов. – Намерения хорошие, но я очень сомневаюсь в том, что вы чего-нибудь добьетесь… Разве вы не чувствуете, что Ленин одним своим выступлением сводит на нет вашу десятидневную работу? Вы хотите не допускать газету «Правда» в окопы. Уж не говоря о том, что это почти невозможно осуществить на деле, надо понимать и учитывать, что проповеди Ленина, передаваясь из уст в уста, без печати докатываются до фронта.

Вы хотите бороться со следствиями болезни, а нужно бороться с источником заразы…»

Аверьянов наклонился ко мне и продолжал шепотом: «Ленин – источник заразы, и его надо убрать прежде всего… Мы назначили за его голову 200 тысяч рублей золотом…»

Такая постановка вопроса была мне еще в новинку. Я был, по-видимому, еще настолько наивен, что как призыв иностранцев для разрешения наших домашних споров, так и средневековые способы для устранения политического противника мне еще казались недопустимыми.

«Что же, нашли вы охотника, который соблазнился крупным заработком?» – спросил я.

«Являлся ко мне один бравый артиллерийский капитан, георгиевский кавалер, называет себя эсером и говорит, что он принципиальный противник Ленина. Берется избавить нас от опасного проповедника… Только нет у меня к нему доверия, я даже боюсь с ним связываться – уж очень от него несет водкой…»