Конторщица-2 - [27]

— Это что-то из Островского? — глубокомысленно предположила я.

— Из Горького, монолог Сатина, пьеса «На дне», деревня, — вытерла крокодильи слезы Олечка и жадно затянулась сигаретой.

Я взялась за дверную ручку:

— Никуда не уходи, а то тут оставлю, будешь потом с милицией сама разбираться.

— Лида! — предприняла последнюю попытку любящая родительница, — послушай! Оставь ее у себя, умоляю! Я заплачу. И претендовать не буду. Никогда в жизни!

Вот это уже более конструктивный разговор.

— Не интересует! — отрезала я и уточнила. — Да и что там у тебя есть, рублей десять, небось? Как раз носочки с помпончиками новые ребенку купишь.

— Есть! — возбужденным шепотом поделилась Олечка, глаза ее при этом горели почти инфернальным блеском. — Дам сто… нет, двести рублей!

— Нет, — категорически покачала головой я. — Ребенок должен жить с родителями.

….

В общем, после небольшого, но весьма оживленного торга, мой словарный запас обогатился сразу двумя монологами (монологом Гамлета, о бедном Йорике, и монологом Глумова из «Записок негодяя» Островского), а мой кошелек пополнился почти на пятьсот рублей (если быть точной, то на четыреста восемьдесят девять).

Прощаясь, я заставила Ольгу написать расписку, что она не претендует на Светку и распрощалась, оставив безутешную мать оплакивать злодейку-судьбу, а также потерю единственной дочери и четыреста восьмидесяти девяти рублей.

Теперь мой путь лежал к «обожаемой» пока еще свекрови, Элеоноре Рудольфовне.

Знакомый дом встретил меня все той же торжественной прохладой и изысканными ароматами, доносившимися из кухонь приличных людей.

Так сыто пахнет достаток.

Хоть было уже очень поздно, я решила, что родственникам можно и без чинов, поэтому позвонила в дверь и застыла в предвкушении.

В общем, если в двух словах, то Элеонора Рудольфовна, мягко говоря, не так чтобы и сильно обрадовалась моему появлению. Очень хорошо, что топора у нее в руках в тот момент не было. А уж причина, по которой я пришла, вызвала еще целую бурю эмоций. Игнорируя элементарные законы гостеприимства, дражайшая свекровь разразилась такой экспрессией, на фоне которой монолог о бедном Йорике, и даже колоритная речь из «Записок негодяя», выглядели бледно и неубедительно.

Лидочкина свекровь была оппонентом опытным и торг за Светку растянулся на добрых два часа. В результате потерю любимой и единственной внучки, «родной кровиночки» для семейства Горшковых, Элеонора Рудольфовна вынуждена была оценить аж в тысячу рублей (пятьсот за нее и пятьсот за Горшкова). В отказной расписке я заставила ее поставить личный автограф и сбегать разбудить болезного Горшкова, чтобы расписался тоже и впредь не претендовал, а то мало ли.

Богема, ведь.

Через два часа, злобно ухмыляясь, я шла по ночному проспекту домой и размышляла.

Итого отец Светки, мать Светки, бабушка Светки и дядя Светки обошлись суммарно в одну тысячу восемьсот восемьдесят девять рублей.

Ну, ладно.

Насколько мне известно, купить новый автомобиль — от четырех до пяти-семи тысяч и выше. А с рук можно взять и за две с половиной. Семь тысяч я быстро не соберу, а вот на подержанный «Москвич» вполне поднасобирать можно.

Дома мне предстоял серьезный разговор с Риммой Марковной, хоть и поздно уже. А вот завтра в обед я планировала навестить «опиюса» и обсудить с ним подробно график воспитания дочери его сожительницы, и рассчитывала я получить рублей семьсот, не меньше. Все ж не чужой человек Светке, практически отец творческого семейства.

Затем мне предстоял поход в институт, нужно донести обещанные документы и узнать расписание вступительных экзаменов.

А уж потом, после этого, надо заскочить в органы опеки и попечительства, благо это совсем рядом… Нехорошо же, что маленького ребенка родители бросили у чужих людей… а Лидочка Горшкова — совершенно посторонняя тетя. Очень надеюсь, бедного ребенка рано или поздно вернут непутевым родителям.

В общем, планов — громадьё.

Глава 12

Я открыла дверь и тихо вошла в квартиру. Пахло корвалолом.

На кухне горел свет. Римма Марковна ждала меня.

Я зашла на кухню и села напротив нее за стол.

Цокал будильник.

Пауза затягивалась.

— Знаешь, Лида, — Римма Марковна сглотнула, притянула к себе стакан с остывшим чаем и сделала глоток. Зубы ее стукнули о стекло, — я же понимаю, отдаю себе отчет, что не надо было… Светочку не надо… я не должна была…так…

— Тогда зачем?

— Сложно объяснить… — вздохнула она и надолго замолчала, уставившись невидящим взглядом на стену.

Я не торопила.

Будильник цокал в тишине, цокал, цокал. Эти будильники всегда так громко цокают…

Где-то за окном протарахтел грузовик.

— У меня была дочь… — наконец, прошелестела Римма Марковна, еле слышно. Она опять замолчала и отвернулась к стене.

Что-то подобное я и предполагала.

— Сколько ей было? — выдавила я.

— Три, — наконец, прервала молчание Римма Марковна. — Такая… хорошая девочка… смеялась всегда… А потом… потом Басечка заболела.

— Вы не рассказывали, — только и смогла сказать я.

— Да. — выдавила Римма Марковна, глядя в пол, и руки ее бессильно опали. — Менингит.

Будильник продолжал отцокивать жизнь.

— Она так долго мучилась. Головку не держала. Глотать сама не могла. Я ее из трубочки кормила, месяц. — Римма Марковна посмотрела на меня сухими воспаленными глазами. — Я как Свету увидела — у меня сердце заболело. Глупая я… но вот так…